времени, а о женской притягательности Т. и о ее непростых, хотя и растянувшихся на все пятидесятые отношениях с мужем Ю. Тимофеевым (1922–1982), который вошел в историю и как умелый главный редактор издательства «Детский мир» для «горшочников», то есть для самых маленьких, и как человек богемы, ибо семейным обязательствам он безусловно предпочитал романы со стремительно менявшимися подружками и общение с друзьями-поэтами, в чей круг входил, например, и Д. Самойлов, оставивший об этой среде чудесную поэму «Юлий Кломпус».

Таков, видимо, удел — любить вернее, горячее, самозабвеннее, даже исступленнее, чем ее любят, и эта, — размышляет М. Пьяных, — «любовь к такому обожаемому, но довольно равнодушному мужчине делает поэтессу духовно и творчески активной личностью, тогда как обожаемый возлюбленный остается во всех отношениях пассивным»[2980]. Лирическая исповедальность, сосредоточенность на тайнах страсти уверенно вытеснили из стихов Т. все прочие мотивы, и книги «Лирика» (1963), «Сто часов счастья» (1965) — это прежде всего и почти исключительно книги любви.

Любви грешной, беззаконной, краденой, так как избранником Т. в последние годы стал поэт А. Яшин (1913–1968), который отвечал ей полной, казалось бы, взаимностью, но не мог покинуть ни жену, страдавшую, — как рассказывают, — психическими расстройствами, ни четверых совместно нажитых в этом браке детей. Вот и пошли редкие встречи украдкой, чужие квартиры и гостиницы в чужих городах, словом, — как сказано в стихах, — «сутки с тобою, месяцы — врозь».

До поры тайну немолодых уже любовников удавалось скрывать, но, конечно, только до поры. Поползли слухи, участились скандалы, разрыв стал неминуемым, и… Веронику Михайловну вскоре постиг скоротечный рак.

Я, — вспоминает друживший с нею поэт М. Соболь, — придя к ней в палату, постарался ее развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали антибиотики, от которых стягивало губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел — Он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики…» Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией…[2981]

А. Яшин простился с нею некрологической заметкой «Прощай, друг» в «Литературной газете» и лавиной стихов, теперь-то уж наполненных страданием и страстью. Ценители поэзии их, вероятно, тоже помнят, тогда как стихи Т., ставшие песенными хитами в исполнении А. Пугачевой, А. Градского, С. Ротару, Т. Гвердцители, других эстрадных «звезд», знают в нашей стране, наверное, все. И книги с этими стихами переиздаются едва ли не каждый год.

Короткая жизнь и долгое эхо.

Соч.: Не отрекаются любя: Полное собрание стихотворений. М.: Эксмо, 2021.

У

Урин Виктор Аркадьевич (1924–2004)

Стихи У., инвалид войны и выпускник Литературного института (1948)[2982], писал самые обычные. Зато идеи ему в голову приходили самые необычные. Мог, чтобы пожарить шашлык, развести костер на полу своей квартиры в писательском кооперативе. Проехал по дикому бездорожью на собственной «Победе» от Москвы до Владивостока и обратно и написал об этом книгу стихов и репортажей «179 дней в автомобиле» (М., 1958). Привез в Москву орла и ходил с ним по улицам. Предложил властям разослать поэтов в командировки по самым глухим медвежьим уголкам страны, чтобы те на местах воспели величие очередных партийных решений. Попытался создать Театр Поэта на Плющихе — с непременной, по тем временам, цветомузыкой. Обратился к секции поэтов с просьбой продать ему вертолет, на что, — по словам Б. Сарнова, — председатель секции Я. Смеляков будто бы ответил: «Пусть Урин вставит себе в жопу пропеллер и летает»[2983]. А в начале 1970-х задумал создать Всемирный Союз поэтов — под своим, естественно, руководством.

И тут терпение литературных бюрократов, вообще-то снисходительных к безобидным эскападам У., лопнуло. Ему дружески рекомендуют выбросить этот замысел из головы, но У. неожиданно предъявляет письмо от Леопольда Сенгора, президента Сенегала, а по совместительству еще и знаменитого франкоязычного поэта, который мало того что соглашается принять должность вице-президента в этом Союзе, но и предлагает провести его первый конгресс у себя на родине.

Поколебавшись и, разумеется, — как рассказывает Г. Красухин, — посоветовавшись с инстанциями, старшие товарищи приняли-таки решение: уринскую идею расценить как международную провокацию, а его самого из Союза писателей исключить[2984]. Так что этот, — по оценке М. Луконина, — «человек неукротимой энергии и неуемной непоседливости»[2985] на короткий срок становится даже диссидентом: во всяком случае, выпускает самопальный авторский журнал «Мост», где, во-первых, пускается в отчаянные стихотворные эксперименты, а во-вторых, печатает там поэму об опальном академике Сахарове.

И трудно сказать, как бы развернулась дальнейшая биография У., если бы Сенгор не обратился к Брежневу с просьбой отпустить своего заочного друга в Африку. Так все и происходит — У. какое-то время живет в Сенегале, а в 1977 году перебирается в США, где, всеми, кажется, уже забытый, продолжает сочинять «всерифмовники», «кольцевые акростихи», «олимпийские» и «уринские» «строфы», помещая их в книги, опять-таки самопальные, зато оснащенные восторженными (и скорее всего вымышленными) отзывами Б. Пастернака, П. Неруды, матери Терезы и других авторитетов.

Лишь единожды навестив Москву в 2002 году с целью организовать здесь кафе «Бродячая собака» («надо кому-то передавать лиру»), У. был встречен статьей К. Кедрова «Поэт имиджа» в «Новых известиях» (19 декабря 2002 года), где его творчество было названо «поэзией поступка».

И это, наверное, правильно: в истории литературы можно остаться и так — не стихами, а поступками.

Соч.: Разведка боем. М.: РБП, 1995.

Ф

Фадеев Александр Александрович (1901–1956)

Писателем Ф. стал в неполных 22 года, напечатав рассказ «Против течения» в журнале «Молодая гвардия» (1923. № 9–10) и ученическую повесть «Разлив» в ленинградском альманахе со столь же говорящим (пророческим?) названием «Молодогвардейцы» (май 1924).

Ему бы и дальше писать, тем более что, начиная с 1925 года, в журналах «Лава», «Октябрь», «Молодая гвардия», в газете «Советский юг» пошли главы повести «Разгром». Однако уже в возрасте 24 лет Ф. стал литературным генералом — ненадолго одним из многих, потом из совсем не многих и — после назначения секретарем Союза писателей, а в особенности после избрания в 1939 году членом ЦК ВКП(б) — неоспоримо единственным «главнокомандующим» советских писателей.

Не Верховным, конечно, — эта роль всегда оставалась за самим Сталиным, — но ближайшим к нему[2986].

Соблазн власти, к тому же еще и публичной, оказался сильнее тяги к творчеству, так