Сцены на зеркальной поверхности сменялись, словно снующие туда-сюда челноки под пальцами ткачихи. По этим промелькнувшим картинам было видно, как Му Яньли и Ши Мэй постепенно подрастали. И почти всегда старшая сестра и младший брат были под присмотром и защитой Хуа Гуй.

Ночью в грозу она успокаивала и укачивала Му Яньли.

В напоенный благоуханием цветов полуденный зной в середине лета она поила Ши Мэя освежающим отваром из красной фасоли и семян бусенника[298.7].

И так каждый день, капля за каплей, все время.

— Впоследствии, когда я достиг возраста просветления, отец пожелал самолично преподавать мне учение Цитадели Тяньинь, однако я был настолько плохо одарен от природы, что не смог его постичь. Он был очень разочарован, а я в то время чувствовал себя посредственностью и отбросом… еще бы, ведь старшая сестрица Му уже в восемь лет с легкостью смогла заложить духовный фундамент, я же, стараясь изо всех сил, не мог почувствовать ни капли духовной силы.

Изображение в зеркале изменилось. Теперь малыш Ши Мэй в оцепенении сидел на берегу пруда, держа на маленьких коленях свой детский меч.

Подобрав длинную юбку, Хуа Гуй, нахмурившись, прошла по плавучему деревянному мосту. Она остановилась, осмотрелась вокруг и, только когда ее взгляд нашел сидящего в одиночестве растерянного ребенка, тревога ушла с ее лица.

Она подошла к нему и, наклонившись, что-то сказала, после чего взяла Ши Мэя на руки и вернулась с ним в другой конец сада.

— Из-за того, что она очень долго прожила в Гуюэе, моя мать повидала немало людей, которые, несмотря на слабую духовную основу, поступили в школу целителей и, практикуя медицину, впоследствии смогли занять достойное место в мире совершенствования. Она не стала ставить крест на этом месте только из-за того, что в прошлом в Гуюэе жестоко обращались с прекрасными костяными бабочками, и уговорила моего отца позволить мне совершенствоваться на поприще изучения лекарств и ядов.

Пока Ши Мэй рассказывал подробности внутрисемейных разборок и любовных интриг, Чу Ваньнину казалось, что он в принципе понимает, что за человек Хуа Гуй, но все это не приблизило его к пониманию, насколько она решительна и безжалостна. Однако, услышав последнюю фразу, он ясно осознал, насколько опасна была эта женщина…

Для нее Гуюэе был адским кошмарным сном, пожравшим первую половину ее жизни. В подобной ситуации обычный человек, даже если бы не испытывал лютую ненависть, то уж точно затаил бы обиду и не доверял бы этому месту. Но она очень ясно понимала, что из себя представляет школа целителей, чем она может быть полезна, и как это получить.

У нее был очень трезвый и холодный взгляд на вещи, и даже если ее ненависть была глубока как море, эта женщина никогда не стала бы действовать импульсивно и необдуманно.

— Она всегда все очень тщательно планировала, а после четко следовала составленному плану. Сделав один ход, она продумывала на сто шагов вперед. Так что, помимо заботы обо мне и сестрице Му, у нее оставались силы повсюду собирать сведения о местонахождении наших сородичей, а потом скрытно предоставлять им убежище.

Однако очевидно, что положение прекрасных костяных бабочек впоследствии так и не изменилось. Чу Ваньнин точно помнил, что госпожа Хуа очень рано скончалась, и определенно за этим стояла какая-то тайна.

После того как он связал все известные ему легенды и слухи о взаимоотношениях прекрасных костяных бабочек с потомками богов, у Чу Ваньнина появилась смутная догадка, и он спросил:

— Впоследствии… тайна личности госпожи Хуа… была раскрыта?

Ши Мэй ответил не сразу. Его зрачки вдруг ярко вспыхнули. Очевидно, эмоции, что породили этот свет, были слишком сильны. Казалось, что его изнутри сжигала смертельная ненависть, однако при более близком рассмотрении можно было заметить, что эта кипящая лава была слишком похожа на море скорби и печали.

— Это не должно было открыться, — наконец сказал он. — У отца вообще не было мозгов, и он не мог почувствовать в матери ничего необычного… но, как бы то ни было, он все же потомок богов, и пусть божественной крови в нем всего лишь капля, у него все же было некоторое дарованное свыше врожденное чутье.

Опустив глаза, он посмотрел на поверхность зеркала, где отразилась новая сцена: в спальне хозяина Цитадели Тяньинь на кровати лежал мужчина с посеребренными сединой висками.

— Когда мне было девять лет, этот человек серьезно заболел. Болезнь была такая странная, что даже приглашенные в Цитадель лучшие врачи не смогли отыскать ее причину.

Когда Ши Мэй говорил об этом, на его губах играла холодная усмешка:

— На самом деле, если знать подоплеку всей истории, правда ясна как день. Он был потомком богов, а моя мать — потомок демонов. После битвы богов и демонов Владыка Демонов наложил проклятье… Так что отныне и вовеки веков демонам и небожителям было запрещено вступать в любовные связи, нарушителей же ждала мучительная смерть. Причиной необъяснимой болезни отца было именно это древнее проклятье, однако он об этом даже не подозревал. Как бы там ни было, может, из жалости, а может желая посрамить Владыку Демонов, но Небесное Царство все же решило вмешаться, и как-то ночью во сне к отцу явилось божество и рассказало ему о том, что именно с ним произошло. В конце ему было сказано… если он хочет сохранить жизнь, то нужно порвать все отношения с демоницей.

Чу Ваньнин смотрел на потемневшее от ненависти лицо Ши Мэя и ждал, когда он продолжит свой рассказ.

Он прекрасно понимал, что с этим «порвать все отношения» было не так все просто.

И Ши Мэй продолжил:

— После пробуждения отец пришел в бешенство. Цитадель Тяньинь всегда поддерживала естественный порядок вещей. Его собственный статус в мире совершенствования был недосягаемой вершиной, и каждый в смертном мире почитал его за бога, а эта женщина… эта помесь свиньи и собаки, этот кусок гнилого мяса, годного только на корм скоту, этот треснутый котел для двойного совершенствования, кто бы мог подумать, что она посмеет строить козни против него. Эта женщина использовала и обдурила его!

— …

— Дошло до того, что она чуть было не навлекла на него смерть. Ну что за коварная бестия! Поэтому…

Ши Мэй сделал глубокий вдох, но как бы он ни пытался справиться с дрожью в голосе, тот все равно звучал немного надтреснуто и хрипло.

Он