крепко сжал чашку. Чай в ней давно уже остыл, и он не стал его допивать. Сила его ненависти была так велика, что фарфоровая чашка в его руке с треском раскололась.

Брызги чая разлетелись во все стороны…

Поверхность зеркала оказалась залита янтарными брызгами, но в нем все еще можно было разглядеть, как лежащий на кровати больной мужчина подзывает Хуа Гуй.

Босой и неприбранный, он встал с кровати. Притворяясь, что ничего не случилось и ему просто хочется перекинуться с ней парой слов наедине, он с улыбкой подошел к двери и, стоя спиной к Хуа Гуй, закрыл дверь и опустил засов.

…Когда мужчина обернулся к своей жене, в залитой чаем зеркальной поверхности отразилось его вмиг изменившееся лицо, которое теперь стало похоже на морду оскалившегося леопарда.

Ши Мэй внезапно содрогнулся всем телом. Он резко перевернул зеркало и отбросил его, не желая смотреть.

Голубые вены на тыльной стороне его ладоней были похожи на корни могучих деревьев, и, казалось, кровь в них кипела от ужаса и ненависти.

Прошло довольно много времени, прежде чем он закрыл лицо ладонями. Его голос прозвучал очень устало:

— Он…

Сказав лишь одно слово, Ши Мэй далеко не сразу смог продолжить.

— Эта скотина… — подобно захлестнувшей небо огромной волне паводка, ненависть из его сердца стремилась выплеснуться наружу бранью и тысячей гневных слов, однако эта огромная рать не смогла пройти через его глотку. На выходе одна фраза вступила в бой с другой, и в итоге ни одна не смогла вырваться вперед.

Ши Мэй медлил, постепенно собираясь с силами. Казалось бы, он уже множество раз видел ту сцену в этом бронзовом зеркале, но даже так много лет спустя он все еще ненавидел это.

Дрожь в его теле постепенно утихла, и в итоге бурлившая в нем ненависть вылилась, казалось бы, совсем простой фразой…

— В тот день мой божественный отец съел живьем мою мать.

Глава 299. Пик Сышэн. Всю жизнь, не останавливаясь

Предупреждение: 18+ описание жестокого убийства, акта каннибализма!

Глядя на мгновенно побелевшее лицо Чу Ваньнина, Ши Мэй рассмеялся скорбным и в то же время безумным смехом и снова повторил:

— Да, именно, мой отец ел мою мать живьем. Живьем… В то время я был поблизости и, услышав крики, в испуге прибежал туда, стал стучать в дверь, спрашивая у мамы, что с ней случилось… Мне никто не ответил. Только из-за двери слышались ее истошные крики.

Бледные губы Ши Мэя снова чуть приоткрылись:

— А потом двери открылись.

Мертвая тишина.

Наверное, такая же повисла после того, как двери открылись тогда.

Его отец с окровавленным ртом. А в нем кусок мяса, вырванный из руки его матери.

Совсем как разорванная душа ребенка.

Девять лет.

Его отец уже сошел с ума. Плоть и кровь племени прекрасных костяных бабочек могла повысить уровень его совершенствования. Из-за этой демоницы он почти умер от болезни, так что теперь она должна возместить ему все сполна!

Вместе с этим проклятым ребенком, что стоял перед ним! Дурная кровь этого ублюдка принесет ему возмездие! Искоренить семя зла!

С горящим безумием взором он протянул свои липкие от крови руки к застывшему на месте ребенку, который от ужаса не мог произнести ни слова.

Какое-то время Ши Мэй вообще никак не реагировал, оцепенело глядя на сцену перед собой пустыми глазами, в которых не было ни горя, ни страха. Казалось, что вмиг от него осталась лишь застывшая на месте пустая оболочка.

Рука мужчины приблизилась настолько, что теплая капля крови сорвалась с пальцев и упала ему на щеку, словно слеза.

Он поднял голову и тупо уставился на этого незнакомого демона.

— Папа?..

— Беги! — из-за его спины раздался пронзительный крик Хуа Гуй. — А-Нань, беги!!!

Предплечье одной из ее рук было словно разорванная бумага, сухожилия были порваны и ноги переломаны. Словно личинка мухи, женщина безумно корчилась и извивалась, пытаясь подползти к этому высокочтимому мужу и вцепиться в его ноги.

— Быстрее беги!!! Беги! Не оглядывайся! Не возвращайся!!! А-а-а!!!

В ответ мужчина повернулся и ногой наступил на ее лицо, безжалостно втаптывая его в пол.

Хуа Гуй повернула голову набок, и из ее глаза выкатилась золотая слеза.

В последнюю секунду, собрав остатки сил, она пыталась сказать ему:

— Беги…

Щелк!

Шея сломана, горло раздроблено.

«Беги», — сказала ему она.

И с того дня Ши Мэй только и делал, что бежал: каждый час и каждую минуту, каждый день и каждую ночь. С тех самых пор, как, обезумев от страха, он выбежал из Цитадели Тяньинь и помчался прочь по бескрайним горам и равнинам. Тогда он бежал до тех пор, пока не потерял все силы и не рухнул.

Он сломался.

Куда бы он ни бежал, сколько бы лет ни прошло с тех пор, он все еще слышал тот ужасный, пронзительный крик своей матери: «Быстрее беги! Беги!»

Он бежал глухими улочками и переулками города в необъятную степь, сквозь золотистые волны пшеницы. Он бежал с глубокой темной ночи до алой стрелы зарницы, что, ворвавшись в этот мир, залила небо и землю нежным пунцовым румянцем.

Словно кровь.

Кровь, что, булькая, вытекала из ее тела, и медленно сочилась и капала из уголков его рта.

— А-а-а… А-а-а-а-а!!!

Неосознанно и бессмысленно он завыл в голос. Он давно уже потерял башмаки, галька вонзилась в кожу, и ноги стерлись до кровавых пузырей.

Золотые слезы наконец потекли по его щекам. Воя, как загнанный зверь, он бежал сквозь тростник, сквозь лесную чащу и продирался сквозь колючие кустарники, изрезав все ноги и ступни.

Он боялся остановиться, боялся смотреть под ноги. Гонимый страхом смерти, из последних сил, не выбирая дороги, он просто бежал, не смея останавливаться. Стоит остановиться, и он обречен на погибель.

Он не мог остановиться.

Больше десятка лет пролетели как миг, но он никогда, ни на один день не останавливался.

Если не вернуться домой, он и все прекрасные костяные бабочки обречены на гибель.

— Потом меня подобрал уважаемый глава Сюэ… Я был охвачен паническим ужасом. В то время глава Цитадели Тяньинь повсюду разыскивал меня. Я не осмелился рассказать правду и не смел плакать. Когда он спросил меня, откуда я и где мои родители, я солгал ему… — тихо сказал Ши Мэй. — А потом он забрал меня с собой на Пик Сышэн… Несколько лет спустя