Идишское слово «ребе» первоначально означало учителя начальных классов, который на иврите вел обучение религии в польских и русских местечках; но позже оно стало относиться только к тем одаренным раввинам, которые имели дело с традициями ребе Абулафиа из Цфата: мистические, полные харизмы лидеры и вдохновенные цадики восточноевропейского хасидизма, те уникальные раввины, которые собирали вокруг себя преданных последователей. Встретившись, двое из них говорили: «Мой ребе может снести горы своей мудростью». – «Да, а вот мой ребе может излечить любую болезнь на свете». Евреи Воджа говорили: «Наш ребе понимает Талмуд лучше всех в мире. Он – тот источник, который, не проливая ни капли, поит нас водой».

Даже когда он был еще совсем молодым человеком в Водже, не подлежало сомнению, что он предназначен для святой жизни, и среди евреев России и Польши разнесся слух, что наконец-то найден достойный наследник великому ребе из Воджа, который погиб мученической смертью во время погрома 1875 года. Внимательные голубые глаза этого молодого человека, казалось, проникали в самую суть проблем, мучающих простых смертных, и он обрел широкую известность как Ицик, маленький Ицхак. В двадцать четыре года он решительно осудил самого богатого еврея Воджа за его скупость, которая противоречила Талмуду, и единственно его энергия позволила организовать массовый исход его последователей в Цфат. Как бы ни было трудно вернуть эти семьдесят человек в Эрец Израиль, тридцать лет спустя большинство евреев, которые не последовали за ним, нашли свою смерть в газовых камерах Освенцима.

В Цфате ребе Ицик основал новое пристанище для своих сторонников. На узких улочках они обнаружили брошенные строения, которые, перестроив, превратили в чистые жилища. Живя на пожертвования, поступающие из Америки, они обосновались в одной из древних ашкеназских синагог – она не была крепкой и надежной синагогой ребе Йом Това Гаддиеля, но тоже служила надежным убежищем, и спустя годы при всей своей скромности бытия стала процветать. Их называли «воджерские евреи», и, хотя часть молодых людей перебиралась в более оживленные места, приверженцы ребе продолжали составлять группу из примерно шестидесяти человек, полных решимости почитать Господа в соответствии с Торой, как ее истолковывал их воджерский ребе.

Его теология была проста. Он верил буквально в каждое слово великих заповедей Моисея, Учителя нашего: «Слушай, о Израиль, постановления и законы, которые я изреку сегодня в уши ваши… Не добавляй ни слова к повелениям моим и не умаляй их, ибо я повелеваю вам следовать заповедям Господа нашего так, как я приказываю вам». Для ребе Ицика эта заповедь была прозрачной, ясной и всеобщей. Она значила именно то, что было в ней сказано. Евреи должны блюсти закон в том виде, в каком он был вручен Моисею самим Богом. Закон был запечатлен в Торе, которая содержала 613 точных указаний, начиная от первых высоких слов в Книге Бытия «Плодитесь и размножайтесь» и до последней трагической заповеди Моисея, Учителя нашего, когда он лежал, умирая в виду Земли обетованной: «Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь». Между этим величием и трагедийностью и лежали все законы, потребные человеку, перечисленные в Левите, повторенные в Числах и окончательно собранные во Второзаконии. Законы эти ребе Ицик знал наизусть, и каждое слово их было для него свято. «И если странник временно обоснуется в твоей земле, не досаждай ему». «Если человек дал обет из обетов Господу или принес клятву связать с ним свою душу, он не нарушит свое слово и действовать должен в соответствии с тем, что произнесли его уста».

По этим законам Торы человек и должен был строить свою жизнь. И рождению и смерти его предписывались свои ритуалы. Его любовь к женщине оберегалась разумными предосторожностями; подробно излагались его отношения с сыном, со своим делом и своим царем. Ребе Ицик не сомневался, что евреи должны жить в полном соответствии с этими законами, и он собрал вокруг себя общину из шестидесяти человек, готовых вести такой образ жизни.

Жизнь, которую они вели по указаниям ребе Ицика, отличалась от образа жизни других евреев Цфата. Обращала на себя внимание их одежда; в своих длинных черных сюртуках они напоминали какие-то архаичные привидения. Они носили бороды, не снимали черные кипы и упрямо предпочитали ходить сутулясь, как было свойственно для них в дни убогого существования в гетто. Обыденная жизнь во многом походила на ту, что вели евреи Цфата четыреста лет назад, – с частым посещением синагоги и строгим соблюдением законов питания. В Шаббат, который начинался ближе к вечеру пятницы, они подчеркнуто старались держаться в стороне от остального населения Цфата – эта маленькая группка богобоязненных евреев, живших вокруг старой мастерской ребе Заки.

Нельзя было разжигать огонь и пользоваться светом. Запрещено было готовить пищу и использовать транспортные средства. От дома разрешалось отходить не дальше чем на две тысячи шагов и ничего не нести с собой; если человек был простужен и нуждался в носовом платке, его следовало повязать на запястье и считать просто куском материи, но нельзя было отдельно держать его в руках. В этот день Шаббата мужчина даже не имел права отнести свой талес в синагогу. Дети из общины ребе Ицика особо отличались от сверстников длинными изящными пейсами перед ушами и квадратными талесами, которые они надевали через головы и носили под рубахами. В соответствии с Торой, данной Богом, на краях талесов были кисточки-цицит: «Скажи детям Израиля и предупреди их, чтобы они сделали узелки по краям своих одеяний… чтобы, видя их, они вспоминали все заповеди Господа и блюли их».

Но, властно требуя соблюдения такого образа жизни, ребе Ицик все же не страдал высокомерием; так, он никогда не считал себя достаточно мудрым, дабы истолковывать Божью Тору. Он постоянно чувствовал необходимость изучать Талмуд, находя там указания, которые вот уже более полутора тысяч лет объединяли евреев; и каждый день, кроме 9 Аба, когда они скорбели о потере Иерусалима, всю ночь читая плач Иеремии, взрослые мужчины воджерской группы собирались в синагоге, дабы изучать Талмуд. А поскольку все жили за счет благотворительности, поступавшей из-за границы, мужчины имели возможность сидеть вокруг ребе, слушая, как он истолковывает абзацы из массивного тома. Один из воджерских евреев как-то написал в Бруклин: «В мечтах я так и представлял себе рай: зимним вечером в Цфате сидеть в синагоге, когда снег покрывает землю, мерцает лампада, а наш ребе истолковывает Талмуд».

Ребе Ицик знал эту великую книгу буквально наизусть, и члены его общины любили хвастаться: «Вот что может наш воджерский ребе. Ты берешь Талмуд и протыкаешь булавкой любые шесть страниц. Стоит нашему ребе лишь взглянуть на первую страницу, он закрывает глаза и говорит, через какие одиннадцать слов прошла твоя булавка». Талмуд, по которому он жил, содержал ответы на любую существенную проблему, хотя в середине XX столетия их порой приходилось то тут, то там подправлять и вытягивать, чтобы они обрели вид законов, но он никогда не избегал этого, ибо обнаружил, что некоторые факты на Удивление современны: «Ребе бар Мехасиа говорит от имени ребе Хамы бен Гориа, который говорит от имени Раба: если все моря превратятся в чернила, и все тростники станут перьями, и все небеса пергаментом, то и этого не хватит, дабы описать весь бюрократизм этого правления».