Элиав кивнул:

– Более того. Они дали мне жизнь. Спасли из Европы. Дали мне образование, наделили этим оксфордским акцентом, который помог произвести такое впечатление на американских археологов. Представь себе, что бы ты мог с ним сотворить в Чикаго, Джон!

– Спасибо, я себя прекрасно чувствую и в своих ирландских башмаках, – заметил Кюллинан. – Не забывай, Чикаго – не английский, а ирландский католический город. Но скажи мне вот что – англичане относились к тебе как к равному партнеру?

– Я думал над этим. Знаешь, некоторые евреи занимали в Англии очень влиятельные позиции. Дизраэли добрался до самого верха. Прекрасно шли дела у сэра Герберта Самуэли, Лесли Хор-Белиша. Они в самом деле были заметными личностями.

– Но они принимали тебя в свою среду? – прямо спросил Табари.

– Думаю, лишь какое-то время, когда шла война. Но я обманывался.

– Довольно странно, – заметил Табари, – потому что мы, арабы, которые учились в Оксфорде, всегда считали себя полноправными английскими джентльменами. И продолжаем считать.

– Тебе не приходилось потом драться с ними, – сказал Элиав.

– Верно. Мы дрались на их стороне, так что наши чувства к ним лишь усилились. Есть и другой интересный фактор… – сказал он как бы между прочим, но передумал развивать эту мысль и показал на Элиава. – Твой второй пункт. Что во время войны они хорошо относились к тебе.

– Так и было, – подтвердил израильтянин. – Они научили меня, как вести партизанскую войну, как руководить военным отрядом… словом, всему. В войне освобождения мне пришлось не самым лучшим образом поступать с англичанами, но я всегда говорил: «Томми, старина, ты сам научил меня этому». И я убеждался, что они хорошо учили меня.

– И у тебя не осталось горечи? – спросил Кюллинан.

– Ни капли, – сказал Элиав. И затем, несколько раз затянувшись трубкой, добавил: – И предполагаю, что говорю от имени большинства израильтян.

– Минутку! – возразил Кюллинан. – Я читал кое-каких израильских авторов и знаю, как они презирали проарабскую политику англичан… Почему, по-твоему, группа евреев взорвала в Тиберии грузовик с английскими солдатами?

Элиав сделал глубокий вдох, рассматривая трубку, которую он теперь гонял между ладонями, и сказал:

– Давай поговорим об этом грузовике. Как ты должен помнить, он был взорван в отместку за грубые действия англичан в Акке. И сомневаюсь, что ты можешь сделать вывод, будто грузовик был уничтожен евреями лишь из ненависти к англичанам. Человек, который это сделал, скорее всего, очень уважал англичан.

Под звон тарелок, которые кибуцники убирали со столов, Табари резюмировал:

– Ты сказал, что во время Второй мировой войны едва ли не полюбил их. Довольно странное утверждение для еврея.

– Я имел в виду, что после моего бегства из Германии… когда я узнал, какие там творились ужасы… – Элиав помолчал и сухо добавил: – У нас была большая семья. Мало кто из нее выжил.

Кюллинан сжал спинку стула и подумал: «Рано или поздно тебе должны были кинуть это в лицо. Я знаю Элиава много месяцев, но лишь сейчас он сказал, что потерял почти всю семью. В ресторане ты осадил грубоватую официантку. И лишь затем увидел вытатуированный у нее на руке номер из Берген-Бельзена». Он закусил губу и промолчал.

На Табари, может, потому, что он учился в Англии, последние слова Элиава не произвели такого впечатления.

– Да здесь у каждого есть такая же горестная история. Какое она имеет отношение к нашему разговору?

Элиав, как и большинство израильтян, понимал, что последует именно такая реакция, и сказал:

– Вот какое. В те самые худшие дни войны, когда я служил здесь в Палестине…

– Среди моих знакомых евреев, – перебил его Табари, – ты один из немногих, который говорит «Палестина». Я думал, что это слово изгнано.

Элиав улыбнулся:

– Когда я говорил, как солдат британской армии, я пользовался этим наименованием. Как израильтянину, мне не понравится, если ты назовешь мою родину Палестиной. Словом, когда я служил здесь и мы ждали, что из Египта на нас обрушится Африканский корпус Роммеля, а другие немецкие части ударят по нас из Сирии… – Он помолчал, пыхнул трубкой и сказал со сдержанной силой: – Если бы англичане не держались так отчаянно – можешь сказать, что героически, – то шестьсот тысяч евреев Палестины погибли бы в газовых камерах. – Расслабившись, он легко добавил: – Молюсь я редко, и когда делаю это, то обычно оставляю в покое и Бога и Моисея. Но часто прошу благословения фельдмаршалу Монтгомери. Уверен, никто из вас и представить не может, как я отношусь к нему. – Он выбил трубку и сказал, глядя в пол: – Это очень интимная вещь, джентльмены.

– То есть ты проводишь разницу, – спросил Кюллинан, – между теми англичанами, которые дрались вместе с тобой, и теми, кто воевал против тебя?

– Конечно. Потому что я обязан отличать друг от друга моих два «я». Того еврея, который все, что он знает, усвоил от англичан, и того, кто отчаянно дрался с ними.

– И ты способен разобраться в этой путанице собственной личности? – с сарказмом спросил Табари.

– Если не получается, то становишься круглым идиотом, – засмеялся Элиав. – Ты же, как израильский араб, тоже несешь на себе груз многообразных обязанностей…

– До чего приятно слушать, – прервал его Кюллинан, – как еврей говорит об этих вещах. Я, как ирландец, чувствую то же самое. Я готов признать, что в мире в целом англичанам удавалось творить чудеса, но вот в Ирландии… – Он вскинул руки. – Я говорю, как ирландский политик из Чикаго, но хочу сказать, что к Ирландии им так и не удалось подобрать ключ. Они действовали, исходя из совершенно иных интеллектуальных предпосылок.

– Ты перехватил мою мысль, – сказал Элиав. – Но дадим слово Табари. – Он стал снова раскуривать трубку.

– Еще одно, последнее, – остановил его Кюллинан. – Я знаю, почему они ошибались в Ирландии, но почему у них тут ничего не получилось?

Пока еврей продолжал раскуривать трубку, Табари наклонился вперед, словно собираясь заговорить. Элиав, заметив это его движение, уступил ему слово. Табари кивнул и сказал:

– У вас есть Гайд-парк.

– Чтобы понять действия англичан в Палестине, – заметил Элиав, – тебе придется понять, почему они вообще тут очутились. Затем изучить, как англичанин относился к арабам, с которыми ему доводилось встречаться, и к евреям.

– Совершенно верно, – с ехидным удовольствием сказал Табари. – Дело в том, Кюллинан, что в Палестине нам доводилось встречаться с двумя типами англичан. Бедные, необразованные, второсортные сыны Альбиона, которых нельзя было ни пристроить дома, ни поручить им какой-нибудь важный пост в Индии. Не забывай, ведь наша маленькая Фаластын на самом деле представляет собой задний двор, а мы – отбросы на нем.

– Верно, – кивнул Элиав. – А вот вторая группа англичан – это в полном смысле слова высшее общество. Знатоки Библии, ученые-арабисты, джентльмены с широким кругом интересов. Как этим двум совершенно различным типам англичан вести себя в Палестине?