Но самой главной особенностью, которая отделяла ребе Ицика и его группу от остальных евреев Цфата, была их твердая решимость никогда и нигде не пользоваться ивритом, кроме как при отправлении священных обрядов. Из Торы и Талмуда они извлекли убеждение, что иврит станет обыденной речью только после пришествия Мессии, а до этого времени он должен оставаться языком лишь религии; и в подтверждение этой уверенности ребе Ицик указывал: «Обратите внимание, что в самом Талмуде только Мишна, закон Бога, написана на иврите. Гемара, объяснения простых ребе – на арамейском. И то, в чем отказывает Талмуд, в том мы отказываем тоже».

Так что вне стен синагоги воджерские евреи пользовались только идишем и считали оскорблением, когда кто-то обращался к ним на иврите. Случалось, ребе Ицик распекал тех, кто пытался заговорить с ним на этом языке. Он дошел до того, что запрещал своим последователям ездить на поездах, потому что они принадлежали английскому правительству, и посему билеты были напечатаны на иврите, на арабском и английском языках.

Пока Палестина оставалась в руках англичан, странности группы ребе Ицика не доставляли хлопот. В Иерусалиме некоторые евреи, точно так же убежденные в необходимости подчиняться Талмуду, случалось, забрасывали камнями машины «Скорой помощи», которые осмеливались работать в Шаббат, но в воджерской части Цфата улочки были такими узкими, что ни одна машина не могла въехать в них, так не было и повода для нападок. Но в 1948 году, когда замаячила возможность создания еврейского государства, возникли и проблемы.

К идее, что в Палестине может возникнуть такое государство, которое будет носить имя Израиль, ребе Ицик отнесся с отвращением. Он сказал своим сподвижникам: «Сама эта мысль возмутительна. Этого нельзя допустить!» Он столь яростно отвергал еврейскую государственность, что это уже стало граничить с одержимостью, и, когда несколько молодых людей из его общины действительно ушли в кибуц Макор, чтобы драться вместе с Пальмахом, он осудил их, словно те перешли в другую веру. «Тут не должен быть Израиль!» – протестовал он.

Для поддержки своих странных взглядов ребе Ицик прибегал к авторитету Торы. Раз за разом Бог подвергал детей Израиля изгнанию среди других народов: «И я рассею вас среди других язычников… и земли ваши опустеют, а города разрушатся». Иерусалим был оккупирован, а это означало, что арабы, удерживавшие Святую землю, действовали как посланцы Бога, и противостоять им было святотатством. Более того, Святая земля должна быть передана евреям только с приходом Мессии; вот тогда евреи и смогут выступить единым целым, а когда отдельные люди, как эти пальмахники, пытаются силой обеспечить приход Мессии, это недопустимая самонадеянность. Не должно быть ни Государства Израиль, ни иврита, ни сопротивления арабам. Пусть будут покорность, молитвы и смирение; а если арабы начнут резню, значит, на то Божья воля.

К счастью для Меммема Бар-Эля и его пальмахников, таких экстремистских взглядов придерживалась лишь горсточка воджерских евреев, и даже среди преданных последователей маленького ребе примерно половина слушали советы рава Лоуи и ребе Гольдберга: «Пальмах служит оружием Божьей воли. Помогайте ему любым образом, потому что на этот раз нам придется драться с арабами». Когда ребе Ицику рассказали, что говорят другие раввины, он сложил руки и опустил глаза долу.

– Им неведома Божья воля, – сокрушенно прошептал он.

Конфликт возник в четверг, 15 апреля, ближе к полудню, когда Плана Хакохен, отдохнувшая и посвежевшая после нескольких часов страстных занятий любовью с мужем, вышла на узкую улочку, что вела мимо дома ребе Ицика. Покидая новое жилье, она причесала коротко подстриженные волосы, закинула за плечо винтовку и одернула короткую юбку. Взгляд ее упал на мезузу, в соответствии с требованиями Торы прибитую к косяку. Чувствуя, что им предстоят дни испытаний, она подняла руку и коснулась ее. Одновременно она увидела на улице напряженную маленькую фигуру ребе Ицика.

– Чтобы нам сопутствовала удача! – сказала Илана на иврите. – Она нам пригодится.

Все, что делала эта нахальная девчонка, возмущало ребе. Вид у нее был как у распутницы. Она таскала ружье. Явно воевала за Государство Израиль. Она коснулась мезузы, словно это был обыкновенный христианский идол. Отнеслась к ней как к амулету на счастье. И еще обратилась к нему на иврите. Он с отвращением повернулся к ней спиной и пошел прочь.

Илана Хакохен, унаследовавшая воинственные принципы своего дедушки и отцовское отрицательное отношение к раввинам, действовала не раздумывая. К изумлению самодеятельного диктатора, она схватила его за плечо и так резко развернула к себе лицом, что у него свалилась шляпа.

– Не пытайся учить меня! – предупредила она.

Ребе Ицик не привык к возражениям, и беспрецедентное поведение сабры ошеломило его. Он нагнулся поднять шляпу, но неловким движением откинул ее еще дальше. Подняв глаза, он увидел перед ними дерзкие голые коленки, а потом и наглое загорелое лицо девушки. Непонятно, почему он закричал на идише: «Ты даже не замужем за этим мужчиной в доме, не так ли?»

– Когда говоришь со мной, – фыркнула Илана, – пользуйся языком этой страны!

Разъяренный ребе обрушился на нее с упреками. Илана не осталась в долгу. Ее решительный отпор привлек группу приверженцев ребе, и один старик воскликнул:

– Шлюха! Не смей обращаться к нашему ребе!

Илана резко повернулась к нему, и при этом ее движении приклад винтовки скользнул вдоль щеки ребе, отчего он отпрянул. Старику, который только что подошел, показалось, что ребе получил удар, и он было двинулся к Илане. Она ловко перехватила ружье обеими руками и пресекла его неуклюжую попытку.

Шум заставил Готтесмана выскочить на улочку, и он сразу же понял, что произошло. Он знал отношение Иланы к этим ультраортодоксам, над которыми потешались ее дед и отец, и он без труда мог представить реакцию раввина на нее, солдата рождающегося государства. Перехватив жену, он втащил ее в дом. Затем занял ее место на улице и попытался успокоить разъяренных евреев.

Пустив в ход идиш, который в какой-то мере охладил накал страстей, он сказал патриарху:

– Ребе, мы пришли спасти ваш город – если сможем.

– Только Богу решать, выстоит ли Цфат или падет, – ответил ребе.

– Это верно, – согласился Готтесман.

– Но мы ему поможем! – крикнул на иврите проходящий мимо молодой пальмахник.

Готтесман, пытаясь смягчить это новое оскорбление, заверил ребе на идише:

– Мы должны сотрудничать, и это самое важное.

Оскорбленный ребе удалился к дому сапожника, где преданные сторонники принялись утешать его. Одновременно Готтесман скрылся в других дверях дома, где сказал Илане:

– Мы здесь ради одного-единственного дела, Лан. Не отвлекайся.

– Мы здесь для двух дел, – поправила она его. – Чтобы выиграть страну и убедиться, что она правильно начинает свой путь. А ты позволил этому старому дураку…

– Дело не в словах, – возразил муж. – Просто держись от него подальше.