– Вот в этом могу считать себя специалистом, – пошутил Табари, – потому что моя семья муштровала нас как следует… Я серьезно. Мой отец собирал нас и учил, как обращаться с этими глупыми англичанами. Я до сих пор слышу, как он внушает мне: «Слова – это дешевка, Джемал. Пускай в ход самые высокопарные, которые ты только знаешь. «Эфенди, досточтимый сэр, ваше превосходительство, паша». Он советовал называть генералом каждого армейского полковника. У меня было оксфордское образование, но я получал истинное удовольствие, называя эфенди какую-нибудь дешевку из Манчестера. Я разработал целый ритуал, по которому касался лба, груди, низко кланялся и говорил: «Досточтимый сэр, я почтительно прошу оказать мне честь… сделать то-то и то-то».

– Что именно?

– Ну, я проверял, знает ли он арабский, и если не знал, то заканчивал предложение словами «Поцеловать меня в задницу», а этот идиот скалил зубы, расплывался в улыбке и давал все, что мне было нужно. Средний англичанин считал продажность арабов просто преступной.

– И в тот же самый день, – продолжил Элиав, – этот одураченный англичанин встречал еврея из Тель-Авива, который и одевался как англичанин, и вел себя как англичанин. Если не считать, что еврей был лучше образован. Не было никаких глупостей с титулованием эфенди, ни пресмыкательства. Еврей хотел обсуждать или юридические темы, или симфонии Бетховена, или последний скандал. Разве что существовал один нюанс, которого англичанин не мог простить. Еврей настаивал, чтобы к нему относились как к равному.

Табари засмеялся:

– Кто посмеет осуждать англичанина из низших слоев общества, что в этих обстоятельствах он предпочитал иметь дело с арабами?

– С англичанами из верхов общества проблема была в другом, – сказал Элиав. – Они являлись, обладая учеными степенями. Обычно они владели арабским, но очень редко – ивритом. И все они читали великие романтические книги, которые англичане упорно сочиняли об арабах. У вас хватило мужества прочитать хоть что-то из тех фантазий, которыми они питались? Т.Э. Лоуренса Аравийского, Гертруду Белл?

Табари засмеялся:

– Да, мы, арабы, с удовольствием пользовались услугами лучших рекламщиков в мире. Все были англичанами. И расскажи ему о фотографиях. – Араб принял подчеркнуто высокопарную позу – правая рука подпирает подбородок, пальцы манерно вытянуты. Левой рукой он накинул на голову салфетку, которая изображала бурнус, и таким образом обрел очень романтический вид.

– Как-то мы с Джемалом потратили целый день, – сказал Элиав, – просмотрев две дюжины книг об этих местах, и в каждой была фотография автора во всех арабских регалиях. Плащ, тюрбан, расшитый пояс. – Собеседники рассмеялись, а Элиав сделал вывод: – Одним из самых худших интеллектуальных фокусов, покоривших Англию, была фотография Лоуренса в арабском костюме. Черт возьми, она действовала просто гипнотически.

– И помогала британской политике в этих местах, где так много нефти, – заметил Табари.

– Если бы удалось докопаться до правды, – сказал Элиав, – держу пари, что и у коротышки Эрни Бевина где-то спрятана его фотография в полном арабском костюме.

– Но ты можешь себе представить уважаемого англичанина, который захотел бы сфотографироваться в облике палестинского еврея? – И Табари с отвращением отмахнулся.

Едва только археологи представили себе эту картину, как подошедший кибуцник проворчал:

– Вы собираетесь сидеть здесь весь день?

– Можем, – сухо бросил Кюллинан.

Но если он надеялся смутить кибуцника, это у него не получилось.

– Просто хотел узнать, – сказал парнишка, со звоном собирая тарелки.

– Я оставлю свою чашку, если ты не против, – сказал Кюллинан.

– Не имеет смысла, – сообщил кибуцник. – Кофе кончился.

Кюллинан побарабанил пальцами по столу, чтобы не разозлиться, и парнишка, насвистывая, ушел.

– Был и еще один дополнительный фактор, – осторожно начал Табари. – В официальных сообщениях о нем не упоминалось, но в этой части света он был достаточно ощутим. – • Откинувшись на спинку стула, он продолжил: – Многие прибывающие сюда англичане уже имели гомосексуальный опыт. В школе. В армии. И они уже были предрасположены смотреть на арабов пустыни, которые всегда испытывали такие же наклонности, с восхищением, если не откровенным обожанием. И если кто-то занимался гомосексуализмом, что могло быть более волнующим, спрашиваю я вас, чем роман с арабом, закутанным в простыню? Вы с ним на двух верблюдах отправляетесь в оазис. Из пустыни налетает песчаная буря, и вас могут спасти только две финиковые пальмы. Одна для него, одна для вас. Братство крови и все такое. И заверяю вас, в те годы в этой части света происходили весьма забавные вещи.

– Я не хотел бы поднимать эту тему, – тихо сказал Элиав, – но, поскольку ее начал Джемал, должен сказать, что он не шутит. Теперь представь себе, Джон, что ты активный гомосексуалист…

– Не буду представлять себе ничего подобного, – возмутился Кюллинан. – Ты забыл, что меня интересует Веред, а не Джемал. Так что, пожалуйста, называй вещи своими именами.

– Я хочу сказать, – продолжил Элиав, – что будь ты молодым англичанином, полным романтических представлений… Он сходит с корабля в Хайфе – и к кому, по-твоему, будут обращены его симпатии?.

– Черта с два – симпатии! – возмутился Табари. – С кем бы ты захотел пойти в постель? С Мустафой ибн Али из оазиса Согнутых Пальм или с Менделем Гинзбургом, у которого портняжная лавка на Герцль-стрит?

Кюллинан счел тему разговора абсурдной и спросил:

– Но ты согласен, что, учитывая все обстоятельства, англичане довольно достойно вели себя в Палестине?

– Да, – сказал Элиав.

– Говоря от имени арабов, – добавил Табари, – думаю, что только англичане могли так толково справляться с ситуацией.

– То есть у тебя нет по отношению к ним злости? – спросил Кюллинан еврея.

– Я никогда не воюю с историей, – ответил Элиав. – С будущим – да. И когда я дрался с англичанами, они представляли будущее. И я должен был противостоять им.

– Скажи нам правду, – с детски невинным видом попросил Табари. – Не потому ли ты так благороден в своих сегодняшних суждениях, что, когда ты служил в английской армии… какой-нибудь офицер… проявлял к тебе… ну, скажем, чрезмерно нежные чувства? Выкладывай, Элиав. Мы все поймем.

– Самое интересное, – ответил Элиав, – что все они вели себя чертовски порядочно, и я этого никогда не забуду.

Через весь центр Цфата, начинаясь от бетонных стен полицейского участка и вниз по склону холма до кладбища с надгробиями великих раввинов – Элиезера, Абулафиа, Заки, – тянулся величественный пролет лестницы. Она состояла из 261 ступени великолепно отполированных плит известняка. Они, разделенные на двадцать один марш, были широки и удобны, и весь их внешний вид говорил о стабильности и постоянстве. Эта лестница станет предметом долгих дискуссий в истории Израиля, потому что построили ее англичане с конкретной целью – отделить арабскую часть города от еврейской, и тут было о чем спорить: «Вот видите! Англичане верны себе. Они официально воздвигли барьер между арабами и евреями. Они сделали этот раздел постоянным, потому что, отделив две группы друг от друга, они могут играть на страхах каждой из них, оставив за собой право управлять событиями. Пролеты лестницы создали новое разделение, которое в противном случае могло и не появиться, и укрепили старые различия, которые в противном случае должны были раствориться. Если вы хотите увидеть монумент английским гнусностям в Израиле, то посмотрите на эти 261 ступень в Цфате».