– Хорошо. Если и он будет держаться подальше от меня.

Но на следующий день разразились новые неприятности. 16 апреля 1948 года англичане уходили из Цфата. Капитан, командовавший колонной грузовиков, ветеран, сытый по горло этой неразберихой, родом из какого-то промышленного английского городка, который не понимал ни арабов, ни евреев, в сопровождении четырех крутых томми с автоматами устало направился в центр еврейского квартала. Он пригласил к себе ребе Ицика и четырех других стариков, а Меммем Бар-Эль, спрятавшись за каменной стенкой, слушал, что ему переводит с английского Готтесман.

– Евреи Цфата! – крикнул британский офицер. – Через час мы уходим. Ваше положение безнадежно. Вас всего тысяча. Наверху только и ждут четырнадцать тысяч арабов. Прошлой ночью подошли свежие силы из Сирии. Если останетесь, бедствия не избежать. Мы предлагаем вам – всем вам – безопасно доставить вас в Акру. – Он замолчал в ожидании.

Вперед вышел ребе Ицик.

– Мы тут посовещались, – сказал он, указывая на десять евреев его общины. – И решили, что воджерские евреи останутся. – Английский офицер застонал и вытер вспотевший лоб. – Но люди ребе Голдберга и рава Лоуи могут уезжать с вами.

Англичанин повернулся к этим двум раввинам и сказал: «Вы сделали правильный выбор», после чего стал выкрикивать приказы. В соответствии с ними все евреи в его грузовиках добирались до Акры. Инструкции были повторены на иврите и идише, и несколько стариков и матерей с детьми стали готовиться к переходу через арабские позиции, за которыми их ждали грузовики.

– Внимание всем! – рявкнул офицер. – Пошли! – Он стал было подталкивать людей к охраняемому коридору, но тут его решительно остановил Меммем Бар-Эль. Его драматическое появление с ружьем в руках сопровождали десять пальмахников.

– Ни один еврей не покинет Цфат, – спокойно сказал он на иврите.

Все оцепенели. Английский офицер не поверил собственным ушам, когда услышал перевод. Что же до возможных беженцев, они восприняли этот приказ как смертный приговор, а ребе Ицик был неподдельно оскорблен, что какой-то человек, не пользующийся авторитетом, – и вообще чужак в Цфате – посмел оспорить решение раввинов, что старики и дети могут уходить.

– Ни один еврей не покинет Цфат, – повторил Бар-Эль.

– Это еще что такое? – вскипел англичанин. – Кто вы такой?

– Меммем Бар-Эль, – вмешался Готтесман. – Пальмах.

– Как вы здесь оказались? – удивился британец.

– Прошли сквозь ваши линии, – засмеялся Готтесман.

– Но, человече! Вас разнесут в куски! – Усталый англичанин показал на четыре стороны света. – Вы окружены. У другой стороны подавляющее преимущество. Вам угрожает голод.

– Это верно, – согласился Готтесман. – Арабам остается сделать лишь несколько шагов и взять нас голыми руками.

Офицер пожал плечами и попросил:

– По крайней мере, давайте мы вывезем детей.

– Вы его слышали, – показал Готтесман на Бар-Эля.

Англичанин, не обращая внимания на Меммема, спросил у Готтесмана:

– Вы учились в Англии?

– В Норвиче.

По всей видимости, для англичанина это имело значение, и он взмолился:

– Вы хоть понимаете, что они собираются всех вас перебить? Они нам об этом говорили.

– Мы не уйдем.

– Дайте нам хоть инвалидов и больных.

Меммем понял его просьбу и фыркнул.

– Мы остаемся. Как мы стояли в Масаде… и в Варшаве.

Англичанин облизал пересохшие губы.

– Я пытался предотвратить массовую бойню. Теперь ответственность лежит на вас.

– Она лежит на всех нас, – просто ответил Бар-Эль. – На ваших матерях и моих дядях. Вы, англичане, сделали все, что в ваших силах, дабы уничтожить Палестину. Когда вы уйдете… через несколько минут… все ваши укрепления вы передадите арабам, не так ли? И еще оружие, припасы – словом, все.

– Так мне приказано, – смущенно объяснил англичанин. – С арабами достигнуто соглашение, что этот город достанется им.

– А вас беспокоит резня, – презрительно сплюнул Бар-Эль.

– В таких делах мы должны быть беспристрастны.

– Черт бы побрал ваши беспристрастные души! – хрипло сказал Бар-Эль. Готтесман отказался переводить эти слова, но один из англичан, понимавший иврит, стал проталкиваться вперед. Его остановила девушка из Пальмаха.

– Вы совершенно не правы относительно Цфата, – сказал Готтесман. – Он не падет.

Меммем с горечью добавил:

– Вручите ключи от него арабам и, когда вернетесь домой, не забывайте это имя. Цфат. Цфат. Цфат. – Он сплюнул на землю и увел своих людей.

Готтесман прошел с англичанином до границы еврейского квартала.

– Я стою на своем, – повторил он. – Мы удержим город.

– Да поможет вам Бог, – ответил англичанин. Он больше не упоминал, что обязан передать арабам все укрепленные позиции, запасы продовольствия, оптику и лишнее вооружение. Из Сирии и Ливана идут примерно две тысячи дополнительных сил, чтобы принять участие в этом убийстве. Шесть тысяч хорошо вооруженных арабов полны решимости не выпустить живым ни одного еврея.

Сразу же после того, как они расстались, произошли две вещи. Измотанный англичанин сказал одному из своих заместителей:

– Я в первый раз вижу, как евреи готовы сопротивляться. Они продержатся не более трех дней. Молитесь за этих бедняг.

И арабский снайпер, увидев в проеме улицы четкий силуэт Готтесмана, выстрелил в него, но промахнулся. Началась последняя битва за Цфат.

ХОЛМ

Как-то ясным октябрьским утром, сидя в обеденном зале, Кюллинан спросил:

– Что думают о поведении англичан в 1948 году те евреи, которые служили вместе с ними? Это был неприятный, тяжелый вопрос, и большинство старалось его избегать. Преуспей англичане в своих планах передачи Палестины арабам, они бы навечно заслужили ненависть евреев; обычно на эту тему старались не разговаривать. Но Элиав часто думал о ней и пришел к некоторым общим выводам, которые был готов обсудить.

– Да нормально думают, – начал он, раскуривая свою привычную трубку. – Я не готов обсуждать всю проблему целиком и не уверен в последовательности своих размышлений, но добрую часть жизни я имел дело с Англией и англичанами, и было бы глупо не принимать некоторые их идеи. Короче, когда англичане подобрали меня, я был грубым, необразованным хулиганом, и они сделали из меня человека. Во время войны с немцами они уважительно относились ко мне, и я был готов почти полюбить их. Когда мы начали войну против них, они вели себя с неприкрытой грубостью, и я должен был драться с ними. Оценивая все, что было, я просто в растерянности.

– Давай разберем твои мысли одну за другой, – предложил Табари. – Во-первых, они воспитали в тебе мужественность.