тюрьму, других взяли в оборот, в том числе и Лебозека, но его скоро отпустили, так как он просто состоял в списках организации и никаких определенных дел за ним не числилось. А этот болван не нашел ничего лучше, как назвать поручителем Фреда, которого ничуть не обрадовало, когда инспектор полиции учинил ему допрос, правда, в крайне вежливой форме.

Но тут, как на грех, докопались до дела братьев Роселли[452], тех самых итальянцев из Баньоля. Кто выдал Бувье и Юге? А начав с них, добрались до Форана, Пюире, Жакюбье, Тенайля… Любо дорого смотреть, как они выдают друг друга! Филиоль[453] и еще один «неизвестный» скрылись. В газетах появилась фамилия Гаэтана; и что всего неожиданнее, ему не только приписывали определенную роль в убийстве в Баньоль-де-л’Орн, но о нем упоминали и в связи с убийством итальянского торговца оружием. Откуда могли просочиться такие сведения? Ни один из участников первого дела не был замешан во втором. Лебозек смотал удочки. Он скрывался то тут, то там, главным образом у своих друзей франкистов. Его прятали в избирательном округе Лаваля у некоего крупного фабриканта, который, как говорили, частично финансировал деятельность Делонкля. Гаэтан думал: ну и везет же Фреду! Только я один и знаю, кто тогда сидел за рулем в серой машине! Многим надо было помочь исчезнуть, а это не так просто. Аресты следовали один за другим. Гаэтан притаился.

Два года прожил он так, словно в воду канул. Во время Мюнхена у него мелькнула надежда: война! Он мечтал о ней, так как был теперь убежден, что с Республикой, евреями и всем прочим не покончить домашними средствами. Кроме того, из разговоров с Делонклем, с лавалевцами, с военными он убедился, что Франция неспособна отразить натиск немецких войск, пресловутого вермахта, напичканного гитлеровской мистикой. В этой мистике он нашел много такого, что увлекало его в юности: война против идей Французской революции — общая цель с приверженцами Морраса; но тут ее провозглашали гораздо громогласней, опираясь на армию, и от имени многотысячной массы. Видя раскол в национальных партиях, бесконечные доносы, малодушие членов организации, попавших в руки полиции, Гаэтан пришел к заключению, что рассчитывать на французов не приходится, что, в конце концов, все их труды, склады оружия, уцелевшие организации по-настоящему принесут пользу только в тот день, когда всем этим будут распоряжаться иностранные парашютисты, которые расчистят путь войскам неприятеля. Одновременное вторжение немцев, итальянцев и испанцев, — да ведь это же совсем как в 1815 году[454]! В конечном счете граф Прованский[455] именно таким путем стал королем Франции. Возможно, что Гаэтан мечтал не столько о восстановлении королевской власти в лице графа Парижского, сколько о поражении проституированной Республики. А потом, хоть Франко и не восстановил на престоле Альфонса XIII, все же Франко… Кто мог бы сыграть роль французского Франко? Э, там видно будет… Франше или Петэн, но они старики; были у Сабиани[456] и такие, что делали ставку на Дорио.

Итак, Гаэтан не разделял восторгов своих друзей, когда Мюнхен как будто бы устранил опасность войны. Прежде всего это означало, что для него еще не скоро кончится такая жизнь и он, Гаэтан, еще долго будет в тягость то одним, то другим. Многие из его ближайших приятелей были арестованы. Он все время жил под страхом, что кто-нибудь его выдаст. В начале лета он опять участвовал в каких-то довольно темных делах на заводе, куда его устроили сторожем. Там как раз бастовали; во всем обвинили коммунистов — это было очень ловко организовано специалистами-провокаторами. Главари ТКРД сидели по тюрьмам, а те, что были на свободе, тряслись за свою шкуру, боялись, как бы не тронули маршала (которого из двух?), — и люди, очутившиеся в положении Лебозека, искали прибежища у самых отчаянных элементов, среди которых были и немцы. До тех пор, пока на Лилльской улице функционировало германское посольство, они кормились при нем. Но вспыхнувшая война приносила Гаэтану одно разочарование за другим. Моррас боялся пикнуть… Ладно, он старик, никто не кинет в него камень! Но что творится вокруг, господи боже мой! Многие члены организации, которых Гаэтан считал стойкими, безропотно явились на призывной пункт и были отправлены на фронт. Они пошли воевать за англичан, и им простили их прошлое…

— А ты почему не пошел? — спросил Фред своего гостя, который усиленно мылился в ванне.

Из мыльной пены раздался лебозековский смех. — Нет, шалишь, я не дурак. Кое-кто таким образом попался в сети! Здесь не так, как при рыбной ловле, наоборот, мелкую рыбешку, вроде меня, обязательно схватят? Явиться, как идиот, в свой полк, то есть к жандармам Даладье! Нет, теперь я на эту удочку не попадусь; знаю, знаю, говорят, он изменил политику… А потом, скажи-ка, когда Гитлер выиграет войну, ты себе представляешь? Ведь те, кто не пошел воевать против него… ведь они будут задавать тон, они окажутся спасителями Франции!

— Так, значит, ты мечтаешь о политической карьере? — Фред говорил все тем же холодным тоном. Гаэтан вылез из ванны.

Теперь он начал рассказывать, как выглядит война, если смотреть на нее глазами дезертира. До ноября, даже до декабря он еще кое-как перебивался… Но потом таким, как он, туго пришлось. Самое страшное, что, раз ты прячешься, тебя могут принять за коммуниста. Трудно найти постоянную работу: надо получить броню… Ты не мог бы мне достать броню? А то… Ему пришлось кочевать от одного к другому. У многих ведь есть поместья, там можно притаиться, и все шито-крыто… помогаешь по хозяйству фермерам… Но в конце концов всех одолевал страх. Вначале Гаэтан верил в блицкриг. Конечно, бездействие может прекратиться в любую минуту, но люди изнервничались. Каждый раз ему довольно прозрачно намекали, что согласились приютить его только временно. У одного, видите ли, дети, у другого теща, жена боится. Ты себе и представить не можешь, чего только не придумывают, когда хотят избавиться от человека…

— Послушай, неужели ты мне прикажешь опять влезать в ту же рубаху? Я немножко поотощал, твои рубашки будут мне как раз впору… Ах, нет, нет, дай попроще. В шелковой, пожалуй, примут за гангстера! Ты не поверишь, но сабианиста можно узнать по манжетам… Вот эта как раз то, что надо. Ах, нет; на ней вышита метка: Виснер — это не плохо, а «Ф. В.» отдает бошем, понимаешь? Точно Вейдеман[457]. Ты знал этого убийцу! Странный парень… немножко индивидуалист, это его и