меня тоже всякие неприятности, рассказывать о них не стоит, а тут еще завод, полиция всюду нос сует из-за…

Жаль. Ему, Гаэтану, очень бы не хотелось обирать старых друзей. Он устал говорить «спасибо».

— Ты спрашиваешь: почему я не воспользовался мобилизацией и не легализировал свое положение? Даже если бы я полагал, что все пройдет гладко… Неужели тебе не мерзко, что люди, которые пели одну песню, теперь затянули другую?

— Взял бы пример с Делонкля… ты знаешь, что он работает в министерстве вооружения с Дотри[462]?

— Нет, не знал. Но Делонкль… оставим лучше его в покое, у него, вероятно, есть свои основания. Это настоящий человек. Он знает, чего хочет. Надоело мне слушать, как приходят в ужас от того, что для него главное — взорвать Республику, а с кем, все равно: Гитлер — так Гитлер, Германия — так Германия… Это настоящий человек. Оставим его в покое. А вот все прочие… Дрожат от страха, как бы тебя не накрыли у них в доме. А взять и выгнать на улицу не решаются, знают, что еще свежо в памяти, как… Трусость, мой дорогой, никого не красит, а французская буржуазия, уж поверь мне, вся просто трясется от страха… Вчера еще эта сволочь лебезила перед Абецем… добивалась приглашения в Веймар… а сегодня все как затвердили: помилуйте, у моих детей всегда была английская няня! Сейчас они мечтают, чтобы Рузвельт… ты бы послушал их полгода назад! От одного имени Рузвельта их тошнило, а сейчас…

Он явно не собирался уходить. — Ну как, надумал? — сказал он. — Какое там ни на есть местечко для меня у Виснера должно найтись… — Фред начинал злиться. — Ведь я же тебе сказал… — Намеки Гаэтана его раздражали. Лебозековский смех звучал теперь горько. Гаэтан считал, что французская буржуазия неблагодарна не только вообще, но и в частности.

— Ты вспомни Шотана… Мы были еще подростками, у нас тогда сердце замирало: статьи Додэ, шофер Бажу, та ужасная история с полицией, мальчишка, убитый из-за отца, и как мы тогда возненавидели Шотана, — ведь он был во всем виноват. Так, а теперь у нас в разгар войны создан новый кабинет, Шотан в нем заместитель председателя… а «Аксьон франсез» и Моррас молчат! Ведь в тридцать четвертом году мы готовы были биться насмерть на площади Мадлен, под каштанами Елисейских Полей из-за того, что Кьяппа убрали из префектуры… а теперь… этот самый Кьяпп голосует за Рейно, а следовательно, и за Блюма. Ты понимаешь, что это значит? Ведь нас надули. Нас, меньшую братию… а мы отдавали делу и молодость и всю душу… так вот, я тебе и говорю: нужно все смести к чорту… и немецкая армия это сделает… Чего ты такую физиономию скорчил? Иным прочим я этого говорить не собираюсь, а ваш брат заводчик всегда из воды сухим выйдет, так ведь?.. — Вот пристал! Гаэтан тронул своего приятеля за рукав: — Если, конечно, старые грешки не выплывут, раньше чем…

Фред был не из тех, кого легко запугать. И он знал что Гаэтан уважает только грубую силу. Он весь напрягся, точно едва владел собой от ярости, да, собственно говоря, он и действительно был разъярен. С неожиданным вызовом он сильно толкнул своего гостя рукой в плечо.

— Уберешься ты к чорту, да или нет? — Ну, ну, ну… — Гаэтан увернулся от удара, но тут же схватил своего «друга» за руку. — Ах, тебе, милочка, подраться захотелось? Думаешь, раз я отощал так… видно, забыл, что со мной шутки плохи… даже если в данный момент ты больше в форме и можешь взять весом. Да такой человек, как я, всегда над вами, неженками, верх одержит… Что-то такое в нас сидит… может быть, злость… а может быть, нам терять нечего… Вы и перед рабочими поэтому пасуете! А потом, ты сам понимаешь, голыми руками я драться не буду… здесь судей нет… Ты меня знаешь, я не побоюсь запрещенных приемов, в таких делах я правил не соблюдаю! Дурак, оставь в покое свой револьвер, думаешь, я не вижу, как ты его нащупываешь… Ты, как идиот, сам мне выболтал, что у тебя всякие неприятности… и тебе сейчас совсем некстати, чтоб полиция совала нос в твои дела… значит, ты не укокошишь меня здесь, у себя дома, а? Что мне от тебя надо? Не так уж много — работы. Хочешь, я тебе докажу, что ни капли тебя не боюсь? Вот, гляди… я раздеваюсь.

— Это что еще за шутки?

— Ведь не выгонишь же ты меня на улицу в такую темь, да, кроме того, на авеню Анри-Мартен и неспокойно… шатаются какие-то проходимцы, а? Я сейчас, как паинька, лягу в постельку, да, радость моя. Теперь я помылся. Спать буду, как убитый. Если тебе охота, приди полюбуйся, можешь сколько душе угодно потрясать кинжалом над своим спящим гостем и обдумывать злодейские планы… Да, да, да! Когда я начну храпеть, ты разок-другой меня встряхни, и я тут же перестану… Разбуди меня во-время, главное, чтобы из-за меня не опоздать на завод… я пойду с тобой, ты меня представишь…

И, заливаясь самым заразительным лебозековским смехом, он сел и стал спокойно снимать башмаки. — Кроме всего прочего, у меня превосходные документы, — сказал он. — Я тебе покажу: все, что требуется, даже свидетельство о прививках. Да и пора уже обзавестись постоянным местожительством, особенно ввиду переписи, назначенной в ночь на второе апреля, — ты слыхал? И для тебя и для меня лучше, чтоб я устроился к тому времени в другом месте. Сам понимаешь, ведь я могу остаться без продовольственных карточек… тем более, что с первого сентября отменяется коммерческий шоколад… — Он располагался на белом кожаном диване. — Послушай, у тебя найдется лишнее одеяло? — Ничего не поделаешь, приходится набраться терпения и принять неизбежное зло. — Пижаму дать? — Нет, знаешь, я обычно сплю голышом… — Фред смотрел, как он укладывается, и думал: если поддаться искушению, изгадишь к чорту диван… от «Гермеса»[463]… свиная кожа; крови натечет… Гаэтан заложил под голову свои мускулистые руки, — подмышками видна была густая растительность, — и зевнул. — Ах, да! Вспомнил! Ее зовут Рита Ландор… Верно? В каком же это фильме я эту красотку видел?.. Что-то там насчет Гибралтара… Она играла шпионку, и сложена же, я тебе скажу!

VIII

Тома Ватрен решил сам объявить