откажутся выпить за здоровье. Пока они пили, весь зал наполнился громкими, хотя и нестройными, заздравными криками: «Да здравствуют гёзы!», «Да здравствует принц Оранский! Да здравствует Эгмонт! Да здравствует Хорн!». Но снова и снова звучало: «Да здравствуют гёзы!» Хорн, не имевший никакого представления о значении этой фразы, принял ее за новую непристойную шутку и посчитал вечеринку омерзительной. Но Вильгельм и даже Эгмонт поняли, что дело обстоит гораздо хуже. Как только Хоогстратен присоединился к ним, они поставили свои чаши на стол и ушли из зала, не поблагодарив хозяина празднества.

Хорн позже говорил, что они пробыли там лишь столько времени, сколько надо, чтобы два раза прочитать Miserere, то есть около пяти минут, не садились за стол и не присоединялись к неподобающим крикам. И все же на следующий день весь Брюссель знал, что принц Оранский, Эгмонт и Хорн присоединились к празднику конфедератов и пили под тост «Да здравствуют гёзы!». Маргарита услышала именно такой рассказ о случившемся и сделала собственные выводы.

Через три дня после представления ей «Компромисса» Маргарита дала конфедератам ответ. В Испанию должна поехать новая депутация, чтобы объяснить королю положение дел, а она сама на время этой поездки приостановит осуществление самых крайних мер религиозной программы и разработает, как она заявила, использовав слово Вильгельма, политику «умеренности».

Это был плохой ответ, хотя он оказался достаточно хорошим, чтобы еще на несколько недель отсрочить открытое восстание. Никто не верил, что поездка посланцев к королю будет иметь хоть какое-то действие, и меньше всех в это верили Монтиньи и Берген, выбранные для этой роли. Они даже боялись, что Филипп отомстит им самим за то, что они пошли против его политики. Эту тревогу тогда испытывали и многие их собратья, поэтому неудивительно, что эти двое были вовсе не рады перспективе побывать в Мадриде. Берген даже, играя в парке, сильно ударил себя по ноге собственной клюшкой, упал, начал стонать, умело изображая мучительную боль, а когда его принесли домой, заявил, что слишком болен, чтобы куда-нибудь ехать, но не обманул Маргариту.

Вильгельм, Эгмонт и Хорн тоже были недовольны ответом и на бурном заседании Совета 9 апреля 1566 года угрожали подать в отставку, но в конце концов уступили Маргарите, умолявшей их подождать хотя бы до конца миссии Монтиньи.

На следующий день Бредероде со своими сторонниками покинул Брюссель. Теперь все они были в одежде коричневато-серого цвета, как нищенствующие монахи, и чаши для подаяний висели у них на шеях. Было очевидно, что они хотят устроить смуту, но кто их остановит? Маргарита не знала, кто смог бы это сделать, если ей не поможет принц Оранский.

Возбуждение каждый день становилось сильнее. Изготовители безделушек бойко торговали чашами для подаяния всех размеров и форм. Эти чаши свисали с дамских серег и украшали бархатные шляпы модников. Герцог Эрсхот сделал дерзкую, но не мудрую попытку начать противоположное движение – предложил, чтобы сторонники католических взглядов носили медальон с изображением Богоматери. Но образки Богоматери не могли привлечь оригинальностью, и католики не имели лозунга с таким мощным действием, как у клича «Да здравствуют гёзы!». Этот клич теперь звучал на улицах Брюсселя так же часто, как крик «Горячие пирожки!» зимой. С каждым днем весны кальвинисты и те, кто им сочувствовал, становились все смелей, потому что правительство с его старой «убийственностью», как прозвали новую политику умеренности, делало так мало, что не могло ни удовлетворить, ни контролировать их. Изгнанники, раньше бежавшие с родины по религиозным причинам, в огромном количестве возвращались из Восточной Англии и с берегов Рейна, чтобы ободрить своих угнетаемых братьев, и вскоре стали для разнообразия дополнять свой боевой клич открытым пением гимнов или псалмов на местном языке. А по ночам крутые парни держали безобидных прохожих под прицелом своего пистолета и заставляли их кричать «Да здравствуют гёзы!», пока те не охрипнут.

Вильгельм уехал из столицы в Бреду, чтобы заняться обязанностями, которые были у него в том краю, и Людвиг остался единственным хозяином дворца Нассау. Он не видел причин, почему бы этот гостеприимный кров не смог приютить хотя бы часть сектантских проповедников и их паствы. Дворец был намного удобнее, чем темные чердаки и продуваемые ветром поля, где эти люди обычно собирались. Пытаясь, но не слишком стараясь быть осторожным, он позволил им проводить их службы в первые часы после полуночи. На эти обряды приходило много людей – как любопытных, так и верующих. Эту тайну открыла и разболтала всему Брюсселю чья-то ревнивая жена, пожелавшая узнать, кто та любовница, ради которой муж ночь за ночью покидает ее постель. К этому времени уже невозможно было остановить слухи о том, что принц Оранский и сам тайно состоит в Конфедерации.

Первые серьезные неприятности начались в Антверпене. Этот большой космополитичный портовый город, похожий на соты, ячейками которых были привилегированные иностранные концессии, город, где можно было исповедовать любую религию, долго был источником вдохновения для протестантов всей Фландрии. В предыдущие годы многие из преследуемых переселились туда, чтобы почти открыто пользоваться выгодами его особого положения, и были еще эмигранты, ожидавшие там возможности уехать в Англию, Германию или Данию, – неспокойные люди, горячо исповедовавшие свою веру и у которых мало было что терять. Здесь кальвинизм был особенно силен: огромный космополитичный портовый город был идеальным центром для организованного скрытного продвижения этой веры. Но настоящей опасностью в Антверпене были многочисленные рабочие доков и верфей, голодные, изменчивые в своих настроениях безработные люди богатого порта. А в центре Антверпена стоял, вонзая в огромное небо свои острые шпили, собор, битком набитый роскошными ковчегами для реликвий, увешанный дорогими украшениями и драпировками. На его алтарях стояли бесценные подсвечники и украшенные драгоценными камнями дарохранительницы. Его теснившиеся одна к другой колонны были покрыты резьбой и позолоченными орнаментами. Он был символом той роскоши неисправленного католического богослужения, которая приводила в такую ярость кальвинистов, и искушением для рассерженных, голодных и бедных.

Если беспорядкам суждено начаться, они начинаются в мае. Мокрая северная зима закончилась, воздух наполнен весельем, жизнью и любовным вожделением. Люди легко поддаются внушению, легко возбуждаются и внезапно чувствуют себя сильными. И именно это время Бредероде и его сто пятьдесят бойцов выбрали, чтобы приехать в Антверпен. Маргарита, бессильная и растерянная, смотрела, как надвигается гроза. Никто в Антверпене не сомневался, что эта гроза скоро начнется. Каждый горожанин стал вооружаться, и это продолжалось, пока оружейники не распродали все свои запасы. Потом кальвинисты внезапно вышли из подполья и стали штурмовать здание городского совета, требуя разрешения проповедовать