дрожа от страха, вернулась в свой брюссельский дворец и оттуда 24 августа 1566 года, когда мятежи достигли наивысшей силы, обнародовала постановление, получившее название «Аккорд» («Согласие»). В нем Маргарита на неопределенный срок приостановила действие запрета протестантам проповедовать, пообещала, что религиозная политика будет полностью пересмотрена, а за эти уступки просила мятежников хотя бы вернуть церкви, пообещав, что им будет разрешено построить для себя новые.

Позже, желая нарушить свое слово, Маргарита сказала, что «Аккорд» она обнародовала под давлением. Но это было давление не Вильгельма и его друзей, а ее собственных страхов. Выражение ее лица было прямым и открытым, но ее мозг работал беспорядочно и криво. «Аккорд» был лишь коварной уловкой. Маргарита никогда не собиралась сделать его чем-то, кроме быстрого выхода из тупика.

Чтобы напряжение, возникшее между Филиппом и народом Нидерландов, достигло критической точки, понадобилось около семи лет. События развивались до ужаса медленно. Теперь они мчались к катастрофе.

Вильгельм, взяв с собой Людвига, поспешил обратно в Антверпен. Первым его делом после возвращения было наказать бунтовщиков. Из многих виновников он выбрал лишь трех, чтобы сделать их примером. Все они были иностранцами, поэтому он, сурово покарав их, показал, что наказывает всерьез, и при этом не вызвал гнева у горожан. Примерно в первой неделе сентября он сумел вывести кальвинистов из церквей, но лишь благодаря тому, что предоставил им места для собраний в городе и пообещал, что они могут сейчас же начать строить свои молитвенные дома. Они в восторге засыпали его просьбами заложить первые камни в основание новых молелен, но он во всех случаях отказался от этой чести. Маргарита уже мучила его письмами, в которых ворчливо указывала, что в ее намерения не входило такое щедрое толкование «Согласия». На это Вильгельм смог ответить только, что, если регентша знает лучший способ удалить мятежников из католических храмов, чем предоставление им нескольких собственных церквей, она мудрее, чем он. Но Антверпен был не единственной его заботой: серьезные беспорядки произошли там, где он был штатгальтером. Поэтому он собирался провести осень в поездке по Голландии, Зеландии и Утрехту, а зимой сделать своей официальной резиденцией Антверпен, чтобы, лично находясь там, восстановить и сохранять доверие к себе.

Тем временем прилив внезапно сменился отливом. До этих пор экстремисты добивались всего, чего хотели, но теперь Маргарита создавала партию из лоялистов, сторонников контрреформации и личных врагов Вильгельма, Эгмонта и Хорна. Ее успеху способствовал раскол среди конфедератов. Среди противников короля всегда были две партии – «государственные гёзы» и «религиозные гёзы», то есть политические оппоненты и религиозные фанатики. Августовское безумие довело скрытые разногласия до кризиса. «Государственные гёзы», увидев, как перед ними разверзлась пропасть беспорядка, почувствовали страх и отвращение и перешли на сторону регентши и респектабельности. Трещина в рядах конфедератов расширилась до неисправимого состояния, когда дочь Мансфельда сбежала, находясь в гостях у Бредероде и его жены. Мансфельд и его сын посчитали это личным оскорблением, поссорились с Бредероде и в гневе переметнулись на сторону регентши. Более того, жестокие крайности той роковой августовской недели вызвали отвращение у большинства умеренных граждан. Они отреагировали на августовские события по всей стране, шумно и почти сразу.

В начале октября Вильгельм совместно с Людвигом и Хоогстратеном пригласил Эгмонта и Хорна на встречу в Термонде. Он считал, что положение прославленной оппозиции теперь было безвыходным. Все уже знали, что Филипп посылает армию, чтобы подчинить Нидерланды, и Вильгельм не сомневался, что все, кто теперь собрался в Термонде, намечены для смерти. Об этом было сказано в перехваченном письме, которое, как было сказано, прислал посол Филиппа во Франции. Это письмо, которое прочитали, передавая друг другу, собравшиеся в Термонде аристократы, на самом деле было фальшивкой. Но было оно подлинным или нет, его содержание было всего лишь разумным предсказанием политики короля Филиппа, и время подтвердило правильность этого прогноза.

Трудно выяснить, что именно Вильгельм планировал на этой встрече в Термонде, но явно в его планы не входило вооруженное восстание, сторонниками которого были Людвиг и Хоогстратен. Многозначительное обстоятельство: на встрече не был Бредероде, самый активный из воинственной группы: его присутствия не хотел Вильгельм. Возможно, принц Оранский еще верил, что император им поможет. Все это время он следил за событиями в Германии, подробно информировал государей-лютеран, что положение в Нидерландах становится все мрачнее, и просил помочь, но не вооруженной силой, а моральным давлением. Если бы он и Эгмонт (и Хорн, который следовал за Эгмонтом) стойко держались вместе, они могли бы обратиться к императору Максимилиану за защитой и за поддержкой – в Саксонию, Гессен и Нассау, не говоря уже о курфюрсте-палатине. Жена Вильгельма была племянницей курфюрста Саксонского, жена Эгмонта сестрой курфюрста-палатина. Посмел бы Филипп нарушить нидерландские привилегии, если бы первые люди Нидерландов смогли получить таких союзников?

Поэтому все зависело от того, удастся ли добиться поддержки от Эгмонта. Усилия, которые прилагали и Маргарита, и Филипп, чтобы оторвать его от Вильгельма, показывали, насколько они боялись этой коалиции. Но Эгмонта было трудно убедить. Тщеславный и доверчивый, он в глубине души верил, что Филипп не пойдет против него. Это были вера и логика знатного и великодушного феодального сеньора: он всегда исполнял свой долг перед своим народом и своим верховным повелителем и продолжал верить, что верховный повелитель будет обращаться с ним согласно правилам взаимной верности. Вильгельм, знакомый с изменившимся духом нового, уже не феодального мира, говорил на языке, который Эгмонт не вполне понимал.

Местом встречи в Термонде был маленький охотничий домик, где были только две комнаты, кухня и столовая. Пока слуги расставляли на столе изысканные кушанья, привезенные из Антверпена, гости стояли рядом и разговаривали. Вильгельму нужно было увидеться с Эгмонтом наедине, или, возможно, он хотел побыть один. Украдкой пройдя в кухню, которая была пуста, потому что всю еду привезли уже готовой, он стал ждать, пока придет Эгмонт. Стульев там не было. Вильгельм сел на колоду для рубки мяса, и здесь нашел его Эгмонт, который, спросив, где принц Оранский, неожиданно услышал из-за открытой двери крик: «Я здесь, в кухне, сижу на колоде для разделки мяса!» В этой необычной обстановке произошел их разговор – жизненно важный и трагический, потому что Эгмонт не захотел изменить свое мнение. Он не мог видеть ничего, кроме узких предписаний своего феодального долга, и не желал верить, что эти предписания уже не управляли миром в 1566 году. Для него речь не шла о спасении Нидерландов от иностранной тирании, потому что он в глубине души считал