опыт и мнение всего этого сословия в целом и личные достоинства представителей этого сословия. Во время заседаний Генеральных штатов эти люди ели и пили за его столом, использовали его дом как свой клуб. Невозможно представить себе, чтобы ни он, ни они ничего не говорили о политике на своих встречах в ту январскую неделю 1566 года. Может быть, именно увидев, что эти люди верят в него, Вильгельм решил изменить свои планы и, соглашаясь на жалобную просьбу Маргариты, не подавать в отставку? Нет сомнений, что один из ведущих граждан Антверпена, пенсионарий Весембек, в последующие недели несколько раз побывал у него в Бреде и, видимо, стал с этого времени одним из его самых доверенных советников. У них было много общего: оба от природы были людьми умеренными, оба хотели взаимопонимания с королем, а не разрыва, оба симпатизировали лютеранам, оба недоверчиво относились к кальвинистам и обоим не нравилось кальвинистское насилие. Но Весембек, хотя и был верен королю почти до конца, никогда не был сторонником сдачи, тем более – бегства.

В последующие два месяца Вильгельм безуспешно старался сдержать экстремистов, не потеряв при этом их доверия, и предложить для этого такую оборонительную политику, которая позволила бы им дать выход их энергии и не подвергать себя опасности. К несчастью, никакой выполнимой оборонительной политики не существовало, и он хорошо это знал, и его план рухнул просто из-за ее отсутствия. Людвиг и друзья Людвига приезжали в Бреду и уезжали из нее, но не было принято ни одного решения. С каждой встречей Вильгельм все больше терял надежду удержать их от крайностей, а они все больше верили, что он в конечном счете поддержит их, но ошибались.

Дворяне из молодежного кружка, который стали называть «Конфедерация», к этому времени сочинили открытое письмо, которым остались довольны. Оно было составлено в форме петиции и адресовано королю Испании. Это было формальное заявление, что он должен изменить свою религиозную политику по отношению к Нидерландам; в первую очередь он должен убрать из этой страны инквизицию – нововведение, нарушающее привилегии нидерландцев. Среди конфедератов было мало интеллектуалов, и можно почти не сомневаться, что авторами этого письма, получившего название «Компромисс», были Жан и Филипп Марникс. Возможно, Жан, старший и более импульсивный из братьев, меньше участвовал в составлении письма, чем усердный трудолюбивый Филипп, который выглядел чужим среди молодых веселых конфедератов. Филипп, заторможенный, глубоко чувствующий, серьезный студент с острым умом адвоката и сердцем фанатика, в этом нидерландском кризисе сыграл роль свободного бестелесного разума. Это его ум создал, его рука написала документы, сформировавшие историю нидерландского народа. «Компромисс» был первым шагом Нидерландов к зрелости.

Тем временем собирали подписи. Свои имена вписали мелкие дворяне, несколько армейских офицеров и один или два знатных аристократа. Важно, что ни один штатгальтер и ни один рыцарь Золотого руна не подписался под этим документом. Вильгельм, Эгмонт и Хорн остались в стороне, но холодное безразличие трех самых результативных и популярных противников короля Филиппа было частично уравновешено подписью Людвига. Его имя, написанное его торопливым и плавным почерком, стояло вторым среди подписей. Многие, кто в ином случае не осмелился бы подписать «Компромисс», поставили свою подпись потому, что посчитали подпись Людвига гарантией того, что Вильгельм одобрил этот план.

Примерно в середине марта Эгмонт, не приезжавший в Бреду с января, получил приглашение присоединиться к принцу Оранскому и его друзьям на несколько дней на охоте у Хоогстратена. Граф приехал утром одного из этих дней, около одиннадцати часов, и встретил там Вильгельма, с ним – Людвига, энергичного Хоогстратена, Хорна, а также других гостей, в том числе профессионального солдата-немца, который, видимо, давал советы в военной области, как настоящий знаток. Очевидно, что они обсуждали то, каким способом лучше всего подать регентше петицию конфедератов. Вильгельм, видя, что документ уже существует и его содержание уже известно, поскольку его пересказывают все, был за то, чтобы штатгальтеры каким-то образом официально признали Конфедерацию, а возможно, даже одобрили, насколько позволяют их полномочия, содержание петиции. Эгмонт, встревоженный присутствием немецкого солдата-профессионала и легкомысленными словами Людвига о найме добровольцев в Германии, не захотел иметь ничего общего с планом собравшихся и делал все, чтобы превратить это собрание только в праздник. По его словам, на этой веселой встрече собравшиеся «только ели вкусные кушанья за столом». Это выглядит маловероятным даже для одного из развлечений принца Оранского, но Эгмонт в любом случае уехал с наступлением ночи и доложил регентше обо всем, что видел.

Хорн присоединился к Эгмонту и вместе с ним стал препятствовать политике Вильгельма. Эти двое были храбрыми людьми, и чувство ответственности было у них сильнее, чем у подавляющего большинства конфедератов. Но они ошибочно верили в старинные представления о взаимной верности и взаимных обязательствах и поэтому не понимали истинного смысла политики короля. Они настойчиво убеждали Филиппа в своей верности, не понимая, что одну верность он не считал заслугой. Королю было нужно сотрудничество. Не могли они согласиться и с мнением Вильгельма, что, раз Конфедерация уже существует, лучше управлять ею, чем не обращать на нее внимания.

Тем временем Маргарита в Брюсселе беспокойно и взволнованно наблюдала за этими тревожными признаками. Считая высшее дворянство своей единственной плотиной на пути наступающей приливной волны недовольства, она созвала капитул ордена Золотого руна и написала Вильгельму, умоляя его приехать в Брюссель и помочь ей. После этого она направила отчет Филиппу. Это был самый откровенный отчет из всех, которые она осмелилась ему послать: Маргарита прямо написала королю, что, если он не собирается применить силу, он должен отказаться от своей религиозной политики. Словно для того, чтобы усилить ее страх, когда она писала письмо, вошел один из ее советников и сообщил, что около пятисот дворян с сопровождающими собираются в Брюсселе, явно для того, чтобы подать ей петицию. Конфедераты решили действовать – с поддержкой первых людей страны или без нее.

Вильгельм уехал в Бреду, в дом, который был еще более безрадостным, чем обычно, из-за смерти их с Анной единственного сына – ребенка, прожившего всего восемнадцать месяцев. Там он получил письмо-призыв от Маргариты и коротко ответил, что не может сейчас покинуть свою больную жену. В это же время он готовил письмо ко всем лютеранским правителям Германии, предупреждая их, что в Нидерландах наступает тяжелейший кризис, и настойчиво напоминая, что их долг – оказать нидерландцам моральную поддержку, если король продолжит свою безрассудную политику. Он едва закончил это письмо, когда второе, более настойчивое письмо от Маргариты заставило его бросить все