дневник, который вела моя прапрабабка. Звали её Лидия Григорьевна. Она была из простых, из мещан нашего городка, но у родителей была столярная мастерская, а потому нашлись деньги, чтоб выучить её в гимназии, а потом перед самой революцией она приехала в Петроград на Бесстужевские высшие женские курсы. Почему в Петроград, а не в Москву — не знаю. Училась на историко-филологическом факультете, или отделении — уж не помню точно. Забавно, что преподавал у них ни много-ни мало Бодуэн де Куртене.

— Кто это? — с удивлением спросил Богдан.

— Это очень знаменитый лингвист, полфранцуз-полполяк, кажется, а в итоге — русский. Звали его Иваном Александровичем.

— Да-да, вспомнил, его имя мелькало во введении в языкознание, — припомнил Богдан. — Он как-то отметился в фонологии. Тогда Эдисон изобрёл фонограф и все бросились заниматься фонетикой.

— Ну да. Бодуэн был один из тех, кто, между прочим, готовил орфографическую реформу, которую осуществили большевики в восемнадцатом году. Он был очень революционно настроен, сиживал даже в каталажке, а какую-то книжку свою издал без ятей и твёрдых знаков. После революции он очутился, кажется, в Польше.

— Ну и дурак твой Бодуэн, — рассмеялся Богдан. — Только всё испортил. Старая орфография была чудесной, красивой. Все эти как бы бессмысленные твёрдые знаки, яти, фиты и ижицы — это так чудесно. Ну да, она была труднее в освоении, но писать человек учится, ну, максимум до пятнадцати лет, а дальше в основном читает. А читать в исторической орфографии легче и быстрее, чем в фонетической.

У меня было несколько дореволюционных книг. Тогдашняя орфография погружала тебя в историю. Фита — значит, слово пришло из древнегреческого. Даже бессмысленный твёрдый знак напоминал, что когда-то русские говорили слегка по-другому, был некий слабый призвук после согласных на конце. Значит, язык был более певучий.

— Богдан, откуда ты это всё знаешь? — удивилась Прасковья.

— Просто предполагаю по аналогии. Во французском же пишется бессмысленная «е» на конце. Моя учительница французского говорила, что когда-то она произносилась, да и сейчас иногда звучит лёгкий призвук. В этом ненужном, нерациональном, лишнем и есть настоящая красота. Не только в орфографии — во всём. Кстати, французы и англичане сохранили же свою нерациональную орфографию. Болван твой Бодуэн. Не знаю его и знать не хочу! — добавил он по-детски капризно. — Расскажи лучше про дневник прапрабабки.

Она легла к нему на колени и продолжила:

— Так вот она там пишет о своей жизни. Просто о жизни: о лекциях, экзаменах, подругах. О том, как купила дороговатые для её кармана, зато очень красивые и модные высокие ботинки со шнуровкой — такие и сейчас носят. О том, как ездили с подругами в Финляндию и наелись до отвала чудесных молочных продуктов со свежим хлебом в буфете на станции. Там был раскинут стол, и за небольшую денежку ешь сколько хочешь — это её впечатлило: видно, в Питере уже стало голодновато. Рукотворный голод в столице — лучших фон для революции. В 1991-ом году тоже такое было. Так вот прапрабабушка Лида, тогда вполне взрослая, образованная, всем интересующаяся, прогрессивная: курсистка ведь — ничего не понимала. Любопытно, что ни о Ленине, ни о большевиках ничего не слыхала. Слышала о Троцком, мельком. Видела революционных матросов. А прямо 25 октября её подруги скинулись и купили бочку квашеной капусты для революционных матросов и поставили её в подъезде. Таким манером они поучаствовали в революции. А потом Лида убралась в наш городок от греха подальше. На этом тетрадка кончается. Это я всё к тому, что в момент события ничего не видно и не понятно.

И в нашем военном перевороте я тоже ничего не поняла.

И так всегда и со всеми. Помню, отец мне рассказывал о распаде Советского Союза. В 91-м году никто из советских людей ни сном ни духом не знал и не думал, что нас якобы победила Америка в холодной войне и теперь вроде как нас оккупировали и забирают контрибуцию. Даже тени такой мысли не было! Отец говорил: «Да скажи нам, что Америка нас побеждает — я бы в ополчение пошёл, как деды шли».

— Да его б, наверное, и так призвали, — улыбнулся Богдан. — Или послали на завод готовить молодых рабочих из подростков. Я хорошо представил Павла Петровича в рабочем комбинезоне на фоне плаката «Всё для фронта, всё для победы!». А что он думал в 91-ом году о происходящем? Он тебе рассказывал?

— Ну, что… Что все думали, то и он. Думал, что «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся». Что, слава Богу, закончилось противостояние капиталистической и социалистической систем, почва для вражды исчезла, вооружаться больше не нужно, и будет теперь до скончания веков одна сплошная дружба народов. Раньше у нас была дружба народов СССР, а теперь эта дружба распространится на весь мир. Русские же любят со всеми брататься. Мне даже кажется, что и Горбачёв по своей колхозной ограниченности думал что-то в этом роде.

— Всё это потрясающе интересно, но давай вернёмся к последнему перевороту. Как это было?

— Ты, вероятно, читал, что переворот произошёл по классической схеме: в момент смены верховной власти. Накануне был избран новый Президент, и он должен был приступить к своим обязанностям — и тут-то всё и случилось. А кто и как готовил — это мы, думаю, достоверно никогда не узнаем. Но сделано было на славу. Знаешь, Богдан, — проговорила она, немного помолчав, — самое умное, что ты мне когда-то сказал…

— Я сказал тебе что-то умное? — рассмеялся Богдан.

— Представь, да. В день нашей свадьбы ты сказал, что всё важное делается в темноте. За кулисами. А то, что происходит, как говорится, в публичном пространстве — всё это пустопорожняя суета и клоунада. Что-то вроде чеховской пьесы: люди сидят, пьют чай, говорят о пустяках, а в это время рушатся их судьбы, воздвигаются новые…

— Ну, не всё так однозначно, — раздумчиво протянул Богдан. — Не всё, не всё… Расскажи лучше: как внешне это выглядело?

— Внешне переворот выглядел так, — принялась вспоминать Прасковья, стараясь говорить только о том, что видела лично. — В принципе, у меня это записано, но я тебе всё равно расскажу. Вдруг с самого раннего утра прервалось телевизионное и радиовещание, был отключён интернет для публики. И по всем телеканалам показали группу высокопоставленных военных, большинства из которых никто прежде не слышал и не видел. Кое-кого, впрочем, видели. Мы их знали как героев минувшей войны на Украине. Но это были наименее засвеченные персоны из героев войны. Второго ряда.

Главный из них объявил бытовым, усталым голосом: мы-де предотвратили масштабное