есть смысл не тратить время, пытаясь доказать, что кто-то не прав. Но когда дело касается обидчика? Тоже игнорировать? А если он лезет с кулаками?

— Зависит от ситуации, но и там принцип схож. Многие люди слабы и действуют жестоко только из страха за самих себя. Для них мир полон бед и тревог. Каждый прохожий — источник угрозы. Каждое событие, не вписывающееся в их замыслы, несет разочарование и боль от сломанных надежд. Я вижу это по вашим соотечественникам. Тому, как вы переживаете, с какой настороженностью относитесь друг к другу. У нас совсем иной взгляд на жизнь. Мы не ищем подвохов в других. Даже если мы разочаруемся в человеке — это не убьет нас. Мы сильные, со всем справимся. Когда нет нужды бояться, мир воспринимается совершенно иначе.

«Ну-ну. То-то в итоге на вас напала наша армия», — подумала я, но вслух сказала иное:

— Ты поэтому так быстро успокоился?

— Правда на нашей стороне. Я знаю, что мы победим. И ты совершенно была права, напомнив, что криками я не помогу убитым, не изменю мнение ваших аристократов. А раз так, то незачем сотрясать воздух. Прости, еще раз. Я и впрямь забыл о том, как сильна моя нация, сколько в ней мужества и достоинства. Мы справимся с любым врагом, а мое поведение говорит лишь о слабости и страхе. Спасибо, что указала мне на это.

Остаток дороги мы провели молча, каждый думал о своем. Интересная у Маркуса философия. Не могу сказать, что согласна с ней, мне кажется, она может быть губительной в ряде случаев, но есть в ней и рациональное зерно. В чем-то даже схожа с трудами иллейских философов. Любопытно было еще пообщаться на эту тему, но сперва мне хотелось сделать кое-что иное.

Поведение Маркуса во время обратного пути настолько меня обезоружило, что если в начале дороги я думала о наказании для раба, то под конец — о том, чтобы как-то его поддержать. Понимаю, выглядит нелогично. Вроде сама вот только размышляла, что нужно быть строже, что я разбаловала арамерца.

Но, с другой стороны, он искренне старался вести себя как примерный раб, хотя я прекрасно понимаю, что вся эта покорность ему поперек горла. Он сдержался, когда Эйстерия полезла его ощупывать. Хотя тоже мог наговорить такого, что я оказалась бы в больших неприятностях. Аристократам он тоже не сказал ничего дурного. Лично он их никак не оскорблял, в драку не лез. Даже на выпад не стал отвечать. Я уже не говорю о том, что ему пришлось наблюдать за тем безжалостным боем.

Начни он закатывать истерику, ругаться, обвинять меня в том, что я нарочно его потащила в амфитеатр — заперла бы его в клетке дня на три. У нас в подвале есть такая. Маленькая, в ней только лежанка помещается, краник с водой и дырка в полу, чтобы было куда справлять нужду. Ни света, ни тепла. Даже спать приходится, поджав ноги, потому что в полный рост вытянуть их нет возможности.

У меня тетка раньше любила в нее сажать провинившихся рабов. Запирала в клетке, лишая еды. Выводила дважды в день в дисциплинарную, порола и возвращала обратно.

Так вот, возвращаясь к Маркусу. Он вел себя совершенно не так, как я ожидала, и мне захотелось не наказывать его, а наоборот, поощрить.

Не знаю… Жалко его стало. И так мужик попал в переплет, и так ему в скором времени предстоит прислуживать Эйстерии, а тут еще я со своими обидами и дисциплиной. При том, что на счет манер я могу не переживать — Маркус и до меня был хорошо воспитан, а за неделю с небольшим мы успели отточить мелочи, отличавшие наш этикет от арамерского, и теперь брюнет вполне мог составить конкуренцию любому первоклассному рабу.

По предпочтениям Эйстерии тоже прошлись и все обговорили. Заставлять брюнета ползать на коленях, изображая собаку или часами стоять с подносом в руках у меня нет желания. Так что, летели оно все в артаг к Рамону!

— Можешь больше не называть меня госпожой, — объявила я, когда мы зашли в дом.

— Что случилось? — Маркус выглядел весьма озадаченным.

— Решила, что хватит с тебя обучения, — было что-то бунтарское в моем настрое. — Так что с этого момента представь, что ты просто находишься у меня в гостях. Тебя и так ждет незавидная участь, поэтому будет справедливо, если оставшиеся три недели ты проведешь как свободный человек.

Надо было видеть лицо арамерца. Еще добрых часа два он с недоверием посматривал в мою сторону, ожидая, что я сообщу, что пошутила. Но я не собиралась менять решение.

Обычно мне не было жалко рабов, потому что те, кто попадал ко мне, после обучения отправлялись в дорогие дома и жили потом получше моего. Да, для этого приходилось трудиться и жить вне воли, но многие и сами горели желанием променять свободу на комфорт.

Даже те, кого приводила Эйстерия, не слишком цеплялись за гордость. Разумеется, никто из них не выказывал радости, но вскоре каждый из них приходил к выводу, что готов терпеть унижения в обмен на сытую жизнь по среди роскоши.

А по Маркусу сразу было видно, что он не смирится. Будет до последнего биться за свободу, ценой жизни. И ничто не убедит его сложить гордость на алтарь богатства.

А еще я не переставала удивляться характеру арамерца. В нем действительно чувствовалась эта внутренняя сила. С самого первого дня чувствовалась. Он не боялся открыто говорить в кругу аристократов. Уверена, если бы не моя просьба вести себя как подобает дисциплинированному рабу, он бы сегодня в амфитеатре еще хлеще высказался бы и в адрес Эйстерии, и тех мужчин.

Несмотря на объявление, что с этого дня Маркус может вести себя как мой гость, арамерец все равно самостоятельно отправился на кухню готовить ужин.

— Знаешь что? — заявила я после того, как брюнет достал из печи горшочки с томленым мясом и овощами. — Неси-ка все это добро в столовую и накрывай там стол на троих! Я сейчас Вира позову. Поедим все вместе!

— Эм… хорошо, — похоже, он начал понимать, что я не шучу.

К Рамону все правила. Пусть оба едят за красивым накрытым столом, а не как обычно, сидя на тесной кухне, ютясь в углу за низким столиком.

Вир особого энтузиазма не выказал, узнав, что я хочу поужинать вместе с ним в столовой, но отказываться не стал. На севере у них принято есть на кухне, но раз госпожа велела