– Вот! – выкладывала я на стол запечатанные кирпичи валюты. – Сто, двести, триста тысяч долларов. На квартиру для наших, то есть для ваших детей в Доме в Сокольниках, рядом со мной, то есть с Александрой Петровной.

Любовь Владимировна смотрела на доллары как человек никогда не веривший в сказки, но увидевший скатерть-самобранку в действии. Быстро расстаться с убеждениями невозможно, проще не поверить своим глазам или заподозрить подвох.

– Они настоящие? – прошептала Любовь Владимировна.

– Абсолютно! На каждой пачке, видите, бандероль-перетяжечка с печатью банка. Александра Петровна двадцать лет копила по копеечке, в смысле по центу, курочка по зернышку. Александре Петровне пришлось уехать, просила вам передать, потому что меня так и подмывает… Уже подмыло на несколько тысяч.

И тут прозвучал вопрос, который я назвала бы восхитительной репликой номер один.

– Ты почему чай не пьешь? – спросила Любовь Владимировна. – Остынет.

У нее паралич мозга при виде фантастического богатства, Судия в обмороке, а она про чай спрашивает.

Некоторое время мы завтракали молча. Пачки денег гипнотизировали мою сватью, и когда она плюхнула на бутерброд с колбасой ложку варенья, я побросала пачки обратно в пакет. При виде столь непочтительного обращения с большим богатством Любови Владимировна закашлялась, показала пальцем себе за спину – постучи.

Я помотала головой:

– Сделайте глубокий вдох и задержите дыхание. Стучать нельзя – это миф, народное заблуждение.

Пока Любовь Владимировна, багровая, с выпученными глазами, не дышала, я озвучивала сведения, почерпнутые мной в бытность работы в медицинском вестнике. Привела пример, который мне очень нравится. Представьте, что кошка попала в трубу, и вы начинаете по этой трубе колотить. Какова вероятность того, что кошка выскочит вверх? Нулевая. А провалиться ниже вполне может.

Сватья, не выдержав безвоздушного напряжения, открыла рот, кашлянула так, что мне в лицо полетели брызги чая, слюны, клубничного варенья, пережеванные хлеб с колбасой.

– Извини! – просипела Любовь Владимировна.

– Ничего страшного, даже отлично, – успокоила я и пошла в ванную умываться.

Отлично, потому что к человеку, которого облевали, вы будете испытывать некую слабость, будете прощать, а не придираться.

Дискуссия на тему что делать с валютой проходила в дружеской обстановке. Любовь Владимировна предложила отнести деньги в банк. Я сказала, что это невозможно, так как в банке потребуют документы, объясняющие, откуда деньги взялись. Любовь Владимировна не заметила явного противоречия: валюта только что из банка, в официальной упаковке, какое уж тут курочка по зернышку. Любови Владимировне надо просто взять пакет и отвезти к себе домой. Перспектива передвигаться по городу, пусть и на такси, с такой суммищей сватью напугала. И тут я полностью разделяла ее чувства. Тем более что, как заметила Любовь Владимировна, она ночи не будет спать, имея на своей жилплощади миллионы. Кстати, в рублях это сколько, поинтересовалась она? Восемнадцать миллионов? Святые угодники! Нет, не может она взять на себя ответственность. Страшно только первые два дня, убеждала я, потом привыкаешь. В молодости ко всему легко относишься, заметила сватья, а в основательном возрасте уже знаешь всякое, что случиться может.

Основательный возраст – это ли ни чудное выражение? Вот вам реплика номер два. Мы не старые, мы основательные.

Где же выход, решение? Меня, признаться, дискуссия утомила, еще час проболтаем, и я точно опоздаю в Музей русского импрессионизма, в котором у меня заказана экскурсия с гидом. Сватья по музеям не ходила, а обсуждение доставляло ей зримое удовольствие.

Судия очухался, уловил мое ерзание и голосом Любови Владимировны постановил:

– Тут спрячем! Где Александра Петровна живет, в ее квартире. Какая женщина! Я всегда перед ней робела. Ей бы сбросить кило тридцать… или пятьдесят, да все сто, она бы…

Я давно вычеркнула из круга общения доброхотов, которые подсовывали мне диеты, программы похудения и телефоны модных диетологов. Меня можно заподозрить в том, что как психически ненормальные четырехцентнеровые американки выращиваю себя для «Книги рекордов Гиннесса»? Я прочла все, что можно прочесть про морбидное (патологическое, болезненное) ожирение, но ни с кем свои знания обсуждать не намерена. Я сделала выбор и хочу общаться только с теми, кто этот выбор уважает. Если кратко: диетами и физическими нагрузками помочь нельзя, а на более радикальные методы я не пойду. Им нужно посвятить несколько лет жизни. Зачем?

Вскочив, я подошла к окну, чтобы Любовь Владимировна не увидела перемен моего лица.

Сватья. Сватья баба Бабариха. И она за спиной! Все за спиной мои не косточки перемывают, а про лишний вес судачат.

– Да я к слову, – извинялась Любовь Владимировна. – Между нами, Шура! Да за одну Александр Петровну сто дюжин худых и стройных мало будет. Таких как она искать переискать – не найдешь!

– Итак! – проговорила я, не оборачиваясь. – Деньги на квартиру Даньки и Маши мы прячем здесь и сейчас. Вы прячете.

– Только ты подсматривать не будешь! – Уже совсем другой тон, деловой, бойцовский. – А то опять тебя… подмоет.

– Могу закрыться в ванной.

– Лучше – в туалете.

Миллионы людей во всем мире, разных национальностей, цвета кожи, вероисповедания, политических взглядов, социального статуса – от нищих до миллиардеров – читают в туалете. С миллионами я спорить не могу. Но я считаю эту привычку вульгарной. Могла бы аргументировать свою точку зрения: спущенные штаны, звуки, запахи – не стану. Я только помню, как мама смотрела на отца, когда он норовил уединиться в туалете с газетой. Как папа ей отдавал эту газету перед дверью туалета. У него было необычное, непривычное выражение лица, как у нашкодившего мальчишки.

Я просидела на стульчаке пять или десять минут. В закрытом пространстве тюремной камеры время тянется не так, как, например, при поцелуях в подъезде. Время – самая субъективная, зависящая от эмоций категория. Я подумала о времени, о том, что Любовь Владимировна сейчас рыщет по моей квартире в поисках надежного места для схрона-тайника, что ее время летит стремительно, она переживает азарт и волнение, которых давно не испытывала, и мне следует быть терпеливой, пойти на жертвы. Не такая уж великая жертва – лишиться посещения Музея русского импрессионизма. Выйду – позвоню в музей, извинюсь: московские пробки, застряла намертво, можно ли перенести, готова покрыть неустойку, давайте назначим другое время…

Как только решила, что сватье надо дать столько времени, сколько ей потребуется, я стала тарабанить в дверь:

– Долго еще? Сколько можно! Хоть книжку какую-нибудь принесите!

Любовь Владимировна приоткрыла дверь туалета и просунула мне книгу – из стопки на столе.