Зигмунд Фрейд: мой контекст…

Фрейд – один из гениев человечества. Он освободил нас от ложных догматов, которые так долго нас обманывали.

…«я только открыл дверь» – говорит Фрейд в фильме «Последний метод».

Он открыто заговорил о том, о чём до него говорить было не принято или просто запрещено. В конце концов, Фрейд попросту позволил нам не стесняться самих себя.

Вспомним, в «Анне Карениной» мундир, сюртук, бальное платье, должны были восприниматься не как внешняя одежда, а как сама суть человека. Неприлично было спрашивать, что скрывается под одеждой. Этикет и человек были равны друг другу. Анна была осуждена окружающими не столько за страсть, сколько за то, что нарушила приличия, нарушила этикет.

В «Жюль и Джим» одежда, как мужчин, так и женщин, стала более свободной. Мода стала диктовать, что красиво, а что не красиво, но в целом, стиль стал более демократическим. Пришло (стало приходить) ощущение, что за одеждой живое тело, игнорировать которое невозможно. Нас больше не шокировало раздевание героев на наших глазах. Конечно, до спартанских женщин[231] дело не дошло, но дистанция между телом в одежде и обнажённым телом значительно уменьшилась.

Фрейд принципиально начинает там, где останавливаются и спартанские женщины, и демократическая одежда нового времени. Обнажённое тело человека оказалось на рандеву с самым безжалостным за всю историю человечества судьёй. И он, этот безжалостный судья, обнаружил то, что до него никто не замечал или не хотел замечать.

Во-первых, он не отвёл глаз от известных органов, над которыми культура человека надстроила огромное здание всевозможных табу. Он стал всматриваться в обнажённое человеческое тело не как эстет и художник, а как врач и психиатр, пытающийся разобраться в человеческих фобиях.

Во-вторых, он обнаруживает неуловимое, нематериальное «Оно», которое прячется в закоулках нашего сознания и постоянно отягощает нашу жизнь. Оказалось, что там в этом невидимом, не материальном «Оно», причина многих наших неврозов, неявных побуждений, скрытых страхов. Оказалось, что речь идёт о нашей потаённой жизни, скрытой не только от других, но и от нас самих. В этом великая заслуга Фрейда.

С гуманизмом, расширяющим границы «человеческого в человеке», более или менее понятно, но Фрейд, прежде всего, был врачом и психиатром, он должен был лечить, а не «всматриваться». Но с лечением всё оказалось намного сложнее: принцип подхода казался универсальным – заставить выговориться о том, чему препятствовали Я и сверхЯ человека, и что становилось причиной неврозов. Но как этого добиться на практике, как от универсального метода перейти к конкретному мужчине и конкретной женщине, старому и молодому, тому, кто больше здоров, чем нездоров и тому, кто больше нездоров, чем здоров. Это оказалось не просто.

Пациенты готовы были говорить часами, они не хотели уходить, Фрейду не хватало терпения,

…не столько «психоанализ»[232], сколько «психов анализ», признаётся Фрейд в фильме «Последний метод»…

он их попросту выгонял, объясняя это лечебной целесообразностью. В практические рекомендации пришлось включать равнодушие к пациенту, не сочувствие, поскольку испытывать сочувствие, утомительно и неразумно для психического здоровья врача (?!). Некоторые из пациентов перестали быть «пациентами», просто собеседниками, с ними он готов был беседовать часами, встречался день за днём, гулял, общался. Думал ли он в эти часы о своём методе, о вытеснении и переносе, был ли он в этих беседах врачом и психиатром, или просто собеседником. Трудно сказать, но, несомненно, эти беседы, в основном, были о том же, о подсознании человека, о невидимом «Оно», которое влияет на поступки и на решения человека.

Лечебные сеансы продолжались, но основная работа постепенно перешла к встречам по средам, на которые собирались не только врачи, но и писатели, музыканты, поэты,

…встречи эти получили название Психологического общества среды, которое позднее трансформировались в Венское психоаналитическое общества[233].

Во всех случаях и в лечебных сеансах, и в собраниях Психологического (психоаналитического) общества, был Учитель, почти сакральный Отец, и Ученики, послушные Сыновья, между которыми сохранялась дистанция почитания. Те, кто нарушал эту дистанцию, нередко становились врагами. У Фрейда был один диагноз на всех ослушавшихся: скрытый невроз, в котором боятся признаться сами себе пациенты-ученики.

Так произошло и с Карлом-Густавом Юнгом, который в какой-то момент позволил себе не согласиться с Учителем.

После такого небольшого вступления вернёмся к нашему «треугольнику» и, конкретно, к Сабине Шпильрейн.

Шпильрейн – «чистая игра»…

Сабина (по рождению Шейвэ) Шпильрейн родилась в 1885 году в семье богатого еврейского торговца Ростова-на-Дону. Если поверить психоанализу, который находил смысл в каждой детали, то фамилия «Шпильрейн» не случайная, по-немецки она означает «чистая игра». Буду считать, что речь идёт о «чистой игре» со стороны Сабины Шпильрейн, со стороны женщины, поскольку мне неизвестно, что означает «фрейд» и «юнг», можно ли обнаружить в этих фамилиях предустановленность поведения этих мужчин.

В смене столетий всегда обнаруживают много символического, свой символизм можно обнаружить и в переходе от девятнадцатого века к двадцатому. Оптимистический век идёт на убыль, предчувствие кровавых событий нового века витает в воздухе. В моде декадентство, чёрные круги под глазами, самоубийство, реальное или мнимое, воспринимается как эффектный жест.

Шпильрейны – не простая семья. Отец Сабины, Николай Шпильрейн, человек странный. Вегетарианец, аскет. Хотя у семьи трёхэтажный дом, достаток, он требует от жены аскетизма.

…«зачем ты купила себе такое дорогое платье?»…

Наказывает братьев, заставляя часами бить друг друга.

Наказывает Сабину, задирает юбку, бьёт по голому заду. Во время обеда, при виде рук отца, Сабина с трудом сдерживает тошноту.

Николай Шпильрейн стремился дать своим детям основательное европейское образование. Они должны были владеть немецким, французским, английским языками, причём отец ввёл правило, в зависимости от дня недели в семье должны были говорить на том или ином языке. Дети боялись сурового и неуравновешенного отца, который мог позволить себе самые жестокие наказания, но при этом отчаянно бунтовали против его запретов.

Сабина уже в детском возрасте проявляла незаурядные лингвистические и литературные способности, но при этом была девочкой чрезмерной впечатлительной и ранимой, могла позволить себе эксцентрические выходки и причудливые фантазии, которые шокировали окружающих. Её психическое состояние резко ухудшилось после смерти от брюшного тифа любимой шестилетней сестры. Сабина стала страдать от навязчивых идей, кошмарных сновидений. Её настроение стало крайне неустойчивым, она мгновенно переходила от плача к истерическому смеху, болезненно реагировала на присутствие посторонних лиц.

После некоторых колебаний отца, Сабина была направлена в знаменитую клинику Бургхёльцли, близ Цюриха[234], где находилась почти 10 месяцев. Клиникой руководил один из основателей современной психиатрии Евгений Блейлер