Когда я рассказал эту историю в первый раз, Ло пожала плечами.

— Твой отец служил в полиции, и, разумеется, это повлияло на тебя, подтолкнуло к решению. Так что это не столько шестое чувство или чутье, сколько растущее осознание того, что в тебя вложено.

После этого она намотала на вилку спагетти и назвала это пастой. Женщины.

Я не стал возражать, и она осталась при своем мнении, но, конечно, была не права. У меня сильное чутье. Не исключено, что я и в самом деле унаследовал это свойство от отца, но оно принадлежит мне и только мне. Никто другой разделить его со мной, подтвердить его наличие не может. Потому оно и чутье. И потому я знаю, что мы с велосипедом несовместимы. В глубине моей души живет твердое убеждение, что, если я когда-либо усядусь, свесив ноги, на это крохотное сиденье, ничего хорошего из этого не выйдет.

Признавать и почитать чутье должно так же, как это делается в отношении призрака или традиции. Сегодня я отправляюсь на сборище поклонников Лавкрафта, предварительно проглотив «зантак» от неприятного ощущения скручивания в животе. Я нисколько не волнуюсь. Я совершенно спокоен. Это даже хорошо, что я чувствую небольшую слабость, — значит, не стану жать на полную и палить из всех стволов. Вообще-то я и не жду от этого похода ничего особенного, иду просто так, ради интереса.

В конце концов за последний год заслуживающих внимания смертей от сердечного приступа среди молодежи в нашем районе не наблюдалось. И бейсболки с надписью «Я — Провидение» ни на одном месте преступления не замечено. На работе я о нем не говорю и даже не думаю. О Бородаче. Но в печенках он у меня сидит, никуда не делся. Если вы человек с интуицией, то, закончив с кем-то, избавляетесь от проблемы так же, как от дерьма. С Бородачом я еще не закончил.

— Эгги. — Она уже тут как тут, входит в кухню и сразу к холодильнику. — Ты что делаешь?

— Разогреваю пасту.

— Не стой возле микроволновки. Тебе это вредно. — Она хлопает дверцей шкафчика.

— Успокойся, Ло. У меня от тебя голова кружится.

Она закатывает глаза. Извини. Ло изменилась в последнее время. Я пока еще не привык к ее новой прическе. Волосы короче, едва достигают плеч. Так она меня наказывает. Прошло три года. Три года с тех пор, как я видел нашего сына. Если бы она не заботилась так о том, чтобы выглядеть нормальной перед студентами, она, наверное, побрила бы голову.

Я достаю из микроволновки пасту, и Ло тут же выхватывает у меня чашку.

— Эгги, у тебя сегодня медосмотр. Перед медосмотром есть нельзя.

— Почти забыл. — Это уже откровенная ложь. Я отменил медосмотр на прошлой неделе. Ло меня поедом ела — из-за боли в боку и жжения при мочеиспускании. Я старею. И знаю это без всяких докторов.

Она разгоняет ладонью пар.

— И скажи-ка мне, кто ест спагетти на завтрак?

— Это паста, — поправляю я. — Ракушечки. Остались со вчерашнего вечера.

Прежняя Ло слова подбирала осторожно. Нынешняя, короткостриженая, терпением не отличается. И она не такая занудливая. Я по ее занудливости даже скучаю. Но ничего не поделаешь, брак — это перемены. Я тоже другой. Шесть месяцев назад мы серьезно поругались, и Ло прямо сказала, что я должен раз и навсегда запечатать все свои коробки.

— Своего сына ты повидать не можешь? Отлично. — Она шумно втянула в себя воздух. — Но это не значит, что ты можешь сидеть здесь, заниматься невесть чем и просто сводить себя с ума. — Она шумно выдохнула.

Я пообещал ей, что закончу. И слово сдержал. Я не разыскиваю Бородача. Точно так же я сто лет не пишу докторам, занимающимся аутизмом. Но, конечно, собой быть не перестанешь. Из-за той бейсболки я обратился к Лавкрафту, начал читать его.

Так вот и было прошлым вечером: я читал биографию Лавкрафта, Ло — сочинение кого-то из своих ребят.

— Эдвард Софтли, — сказал я.

— Кто?

— Лавкрафт. Это одно из его фальшивых имен.

— Псевдонимов.

— Какая разница.

— Разница есть. Фальшивое имя используют, чтобы скрыть что-то. Псевдоним служит достижению творческой цели.

На этом наш разговор и закончился.

Мы расходимся, отдаляемся друг от друга. Делаем вид, что я читаю о нем, потому что он ей нравится, но в душе мы оба все понимаем. Каждый знает, что делает супруг. Взять ее волосы. Ло знает, как они мне нравятся, особенно когда завязаны в хвост. Она растет между нами незаметно, эта тихая ложь. Мы притворяемся, что она не злится на меня, что я не высматриваю бейсболку «Я — Провидение» каждый раз, когда мы заходим в бакалейный или в кинотеатр. Черт возьми, поэтому-то я и хожу в кино — по крайней мере в половине случаев. Иногда думаю, что мы — два ребенка, ждущие, чтобы какая-то внешняя сила толкнула нас, окликнула.

Ло переливает соус из моей тарелки в чашку.

— Ну что мне с тобой делать? Ты же знаешь, что если поешь, то не сможешь сдать тесты, а за прием все равно придется платить.

— Извини.

В последнее время Ну что мне с тобой делать? звучит уже не игриво, а серьезно. Она действительно обдумывает варианты. И мне не остается ничего другого, как только стоять и слушать.

— Эгги, тебе нужно быть повнимательнее.

Она ошибается, но сказать ей об этом я не могу. Я очень даже внимателен. Прием для медосмотра пришлось отменить, когда выяснилось, что он приходится на тот же день, что и главное мероприятие лавкрафтовского фестиваля. Полагаю, сегодня что-то должно случиться. Что-то важное. Об этом говорит не логика, а чутье.

— Слава богу, у меня есть ты, Ло-Ло. — Я целую ее в голову. Она отстраняется, и первыми, как два скейта, скатываются глаза.

В вестибюле «Билтмора», к счастью, ничего не изменилось, и я делаю свое дело спокойно, не то что год назад, когда меня сводила с ума скрипящая дверь.

Аккуратная полицейская работа. Улыбка спасет от неприятностей, если вы вмешиваетесь в разговор людей, обсуждающих Дагона[51] и гугов[52]. Добавив бодрых ноток, спрашиваю, не видели ли они здесь вот этого парня. Показываю фотографию Бородача, полученную с видеозаписи в фалафельной. Снимок ужасный, смазанный, нечеткий. До сих пор ни одного попадания. Кто-то даже спросил: «Это что, шутка такая?» Едва удержался, чтобы не врезать. Нет, это фестиваль — шутка.

Но, вообще-то, шутка здесь — это я. Остальные, все эти люди, в своих чувствах искренни.