Неожиданно привлекательная…

И он даже разозлился на себя за то, что нашёл её привлекательность… настолько привлекательной.

Он не должен засматриваться на каких-то вульгарных девиц!

Всё это ложь. И она лжёт ему о том, кто она такая. Но он выяснит это.

Гадалка убрала руку, и он продолжил рисовать, старательно отогнав мысли о её привлекательности и лжи.

— Это… впечатляет… То, как вы рисуете. Это похоже на… волшебство, — произнесла она негромко. — И очень красиво!

Карандаш замер в его руке.

Райно удивился тому, как приятно ему было это услышать. Искренность этих слов задела в его душе какую-то струну, очень далёкую и глубоко скрытую, какую мог задеть своей похвалой только маэстро Луиджи.

— Я бросил заниматься этим много лет назад, — будто извиняясь, ответил Райно, не отрываясь от бумаги, — рисую только по необходимости.

Она не ответила, и Райно, добавив последние штрихи, взглянул на гадалку. Она сидела, застыв и отрешённо глядя в одну точку, куда-то на его рисунок, как будто увидела что-то скрытое. И этот стеклянный взгляд был в точности таким, как вчера в гостиной, когда она отвечала на его вопрос о кольце.

— Почему вы так смотрите? — спросил он, откладывая карандаш.

Она вздрогнула, моргнула, словно пытаясь вернуться в реальность, их взгляды встретились, и Райно только сейчас рассмотрел цвет её глаз. Каре-зелёный, прозрачный, как подсвеченный солнцем осенний лес. Или, может быть, он цвета воды в лагуне, сквозь изумрудную зелень которой проглядывают точки рыжих водорослей. Тонкий нос и красивый профиль. И если распустить ей волосы…

Солнце освещало её всю, сидящую на краю стола. Райно мысленно поймал этот образ: её отрешённое лицо и маленький завиток волос, выбившийся из-под сетки, линию плеч, наклон головы, родинку над губой…

И почувствовал нестерпимый зуд в пальцах, неодолимое желание схватить карандаш и чистый лист и перенести этот образ на бумагу. Такое сильное желание, которое разом подавило его рациональность, всколыхнув тёмные воды души, и заставив ощущать что-то одновременно новое и давно забытое — жажду.

Как давно у него не возникало такого сильного желания творить? Сколько? Двенадцать лет?

Райно даже не понял, что отклонился чуть назад и в сторону, разглядывая гадалку жадным взором художника. Скользя им по подбородку и шее, по вырезу её скромного платья и сложенным на коленях рукам, чтобы поймать игру цвета, запомнить пропорции, которые врежутся в память намертво, чтобы потом возродиться на бумаге.

Наверное, он смотрел слишком внимательно, потому что она испугалась и даже смутилась, соскользнула со стола и сделала шаг назад, чтобы не быть к нему слишком близко.

— Э-э-э… Вы выбросили все рисунки в канал поэтому? Там, на мосту? — спросила она внезапно. — Из-за неё? Из-за той девушки, что вышла замуж за другого? Вы поэтому перестали рисовать?

Это было как удар молнии, расколовший внезапно хрупкую оболочку забвения, в которой столько лет прятались демоны его прошлого.

Откуда она знает об этом?!

Райно показалось на мгновенье, что он оглох — так внезапно навалилось на него воспоминание.

Вот он стоит на берегу канала, мнёт листы и швыряет их в воду. В тот день он дал себе зарок больше не брать карандаш в руки. И об этом обещании, данном самому себе, никто не знал. Разве что подмастерье башмачника, который видел его на мосту. Он никому и никогда об этом не говорил.

Так как она узнала?! Проклятье! Откуда?!

Всё вернулось разом: его боль, его вина за случившееся и горечь оттого, что ничего нельзя исправить. Райно вскочил, в два шага оказался рядом, и, схватив гадалку за плечи, впился в них пальцами. И их лица оказались друг напротив друга.

Осознание того, что его тайны могут оказаться вовсе не тайнами для этой странной девицы, полоснуло будто лезвием по горлу, заставив задохнуться и вспылить одновременно.

— Кто вам рассказал об этом?! — хрипло спросил он. — Откуда вам это известно?! Отвечайте, слышите! И вот только не говорите, что всё это ваши видения! Что ещё вам известно?

— Отпустите меня! — воскликнула гадалка, пытаясь сбросить его руки. — Да вы просто маньяк!

— Не раньше, чем узнаю правду! Кто тебя послал?! Ну же, говори?!

Он увидел, как от ужаса расширились её зрачки, и она вся напряглась, как натянутая струна, но страх не лишил её чувств, как любую синьору на её месте. Она вдруг присела, выскользнув из его рук, и, сдёрнув со столика жестяной поднос с чашками кофе, размахнулась и ударила его по уху.

Чашки с грохотом разбились о мозаичный пол, и в голове зазвенело от удара. От неожиданности Райно даже пошатнулся, а гадалка отскочила назад, подхватила с пола свою сумку с картами и шаром и бросилась к двери.

И уже на пороге обернулась и воскликнула, вся пылая от ярости:

— Правду?! Святая Лючия! Да вы просто ненормальный! Как ваш маньяк на этой карте! Вот вам правда! Уж не знаю, чем вам насолила та девушка, которую вы всё время рисовали, не знаю и знать не хочу! И видеть, как вы по ней страдали, мне тоже не надо! Но если вы так и на неё набрасывались, то оно и понятно, почему она вас выставила! Так что ариведерчи, маэстро, ноги больше моей не будет в вашем доме! Я на такое не соглашалась!

Она бросилась вниз по лестнице, и к грохоту в голове Райно присоединился удаляющийся стук её каблуков.

Миа вылетела из палаццо Скалигеров и бросилась наутёк. Бежала, не чувствуя под собой ног, и всё казалось, что за ней гонится Хромой со своей тростью, что поймает её сейчас и примется душить, а потом бросит в канал. Опомнилась она уже за мостом Понте-делла-Бьянко, нырнув в разноцветье галантерейного рынка. Среди лавок с тканями, фурнитурой и тесьмой, тюков шёлка и россыпи пуговиц, она наконец-то решила, что затерялась и почувствовала облегчение.

О, Серениссима, да чего это он так на неё накинулся?! Что такого она сказала?!

Нет, ну разумеется, она сама дура и каракатица! Мама ведь предупреждала: никогда не делись правдой, не обдумав её цены! За иную правду можно заплатить и жизнью!

Миа достала из сумки кусочек сахара и отправила в рот, колени подрагивали от бега и страха, а ещё от всех этих видений, которые свалились на неё сегодня. Она и не хотела бы этого видеть, да выбирать не пришлось. Пока маэстро рисовал, Светлейшая снова расщедрилась…

Снова рисунки той девушки. Она сидит вполоборота, её волосы перевиты жемчугом и на ней платье богатой замужней патрицианки.

Пальцы маэстро сминают лист с её портретом и бросают его в воду, обнажая другой, с ещё одним портретом той же самой девушки. И снова пальцы сминают лист и отправляют его в тёмную воду канала…