Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно, что-нибудь придумаю, будет вам решение, — сказала тетушка Нодира, улыбнувшись. — Напишите заявление и, если меня не застанете, оставьте Обиджону.
— Спасибо, уважаемая, — приложив руку к сердцу, церемонно поклонился старик. — Не обессудьте, еще одна просьба: разрешите мне быть сегодня дома. Подготовиться надо, прибрать… Если вдруг понадоблюсь, пришлете за мной.
— Конечно, разрешаю, что за вопрос? Только если куда отлучитесь, предупредите, чтобы сразу можно было найти.
— Да-да, обязательно, — снова поклонился старик. — Но я не отлучусь из кишлака. Давно уже не прибирали в доме, как бы это не покоробило Дадоджона…
6
Поезд прибыл на станцию Бадамзор ранним утром. Когда-то здесь цвели миндальные рощи, поэтому станцию так и назвали: «Бадамзор» — «Миндальная». Должно быть, человек, придумавший это название, был с поэтической душой. Рощи давно уже бесследно исчезли, станция была маленькой, захолустной: к небольшому кирпичному зданию вокзала прилегал чахлый скверик, теснилось несколько глинобитных домишек и приземистых бараков. Два колхозных ларька торговали овощами и фруктами. Возле автобусной остановки находились чайхана и столовая. Скорые поезда подавали гудок и проносились мимо, а почтовые стояли всего две минуты.
Дадоджон спрыгнул с подножки вагона и осмотрелся. Все вроде бы осталось таким, каким было четыре года назад, ничего не изменилось, разве только здание вокзала стало еще более обшарпанным и замызганным да домишки поглубже вросли в землю. Пусто. Никто никого не встречает и не провожает. У входа в вокзал, где висит почерневший от времени колокол, зевает сонный дежурный.
— Всего хорошего, уважаемый! — сказал проводник. — Будете в Ташкенте, не забудьте нас. Шерхон знает наш дом.
— Хорошо, спасибо, до свидания, — машинально произнес Дадоджон.
Тухта-ака встал на подножку, поднял руку с желтым флажком и сказал что-то еще; Дадоджон из-за паровозного гудка не расслышал. Состав, лязгнув буферами, тронулся. «Слава богу!» — облегченно вздохнул Дадоджон. Наконец-то он избавился от занудливого проводника-благодетеля. Этот Тухта-ака своей трепотней чуть не довел до белого каления. Из-за него не удалось вздремнуть. Ехал в отдельном служебном купе, но за эти несколько часов устал больше, чем за пятеро суток, проведенных в переполненном, душном и смрадном вагоне.
Проводив поезд взглядом, Дадоджон вскинул на плечо вещмешок и зашагал к автобусной остановке. К телеграфному столбу возле нее была прибита дощечка, извещавшая, что автобус в райцентр ходит с шести утра до десяти вечера. Часы Дадоджона показывали ровно шесть, однако автобуса не было, не было и ни одной живой души, чтобы спросить. Дадоджон направился в чайхану. Там на двух голых, не застеленных паласами, катах[15], стоявших под навесом у входа, расположилась туркменская семья: две женщины, пожилая и молодая, трое малышей и мужчина в высокой барашковой папахе. Они сидели, словно бы в ожидании чая, и, когда Дадоджон проходил мимо, женщины, пряча лица, отвернулись, ребятишки вытаращили черные глазенки, а мужчина, буркнув ответное «салом», сладко зевнул.
Чайханщик, удобно вытянув ноги, сидел возле огромного блестящего белого самовара и тряпочкой не спеша протирал носики чайников. На ближнем к нему кате, застеленном выцветшим ковром, сидели двое мужчин, в которых легко было угадать шоферов. Перед ними на подносе лежали две маленькие лепешки и несколько кусочков сахара. Дадоджон сел напротив и сказал чайханщику:
— Пожалуйста, чайник зеленого чая. Покрепче!
— Когда вскипит, — ответил чайханщик, даже не взглянув на него. — Пока отдохните.
— Надеюсь, до прихода автобуса закипит?
— До прихода автобуса? — поднял глаза чайханщик и засмеялся. — Будьте покойны, гость, до прихода автобуса вскипит.
Дадоджон не уловил иронии, так как его внимание привлек высокий мужчина с на редкость пышными огромными усами, одетый в гражданский плащ поверх военной формы. Он вошел, громко топая ногами, и, широко улыбаясь, сказал шоферам с порога:
— Что, молодцы, все лодыря гоняем? До сих пор не управились со своими лепешками?
— А чего? Рано еще, — ответил один из шоферов.
— Сказал бы я тебе «чего», да тут неудобно, — фыркнул усач. — Давайте пошевеливайтесь! Я побежал к начальнику, разузнаю, когда прибудет наш груз.
Хлопнув дверью, усач исчез, а шоферы, переглянувшись, рассмеялись.
Чайханщик сидел в той же позе, удобно вытянув ноги, и теперь сыпал в чайники заварку. Потом взялся протирать пиалки. На свой самовар он так ни разу и не взглянул. Дадоджон почувствовал раздражение. Теряя терпение, он сказал:
— Сколько еще ждать? Да пошуруйте хоть!..
Чайханщик ожег его насмешливым взглядом и не удостоил ответом. Один из шоферов покачал головой:
— Не надо понапрасну нервничать, дорогой. Здешний автобус как необъезженный конь. Если ему будет угодно, то придет не раньше полудня. Так что успеете напиться, выпьете не один, а хоть десять чайников чая.
— Но написано, что ходит с шести утра?!
— Написать все можно. Ты попробуй автобус наладить, — вступил в разговор второй шофер, кряжистый малый с рыжеватой бородкой. — Первый раз, что ли, в нашем Богистане?
— Первый, первый!.. — воскликнул Дадоджон таким тоном, каким дети передразнивают друг друга. — Ну и что, если и первый?
— Поживете — привыкнете, — сказал чайханщик с едва уловимой усмешкой.
Дадоджон ясно видел, что он взял два чайника, залил их на четверть кипятком и отставил в сторону. Через пять-шесть минут заварка распарилась бы, тогда чайханщик, долив кипятка, выдержал бы еще минуту-другую и подал бы хороший, крепкий душистый чай. Но вся вчерашняя и сегодняшняя злость бросилась Дадоджону в голову, и, забывшись, он закричал:
— Врете! Никогда не привыкну!.. Лодыри несчастные, болтуны, разгильдяи. Вам бы только пожрать да языками чесать, строить насмешки! Распустились тут за войну!..
Шоферы смотрели на него изумленно. На лбу чайханщика резко обозначились зигзаги морщин. Распаляясь все более, Дадоджон продолжал кричать, что повсюду развелись подлецы, грабители и воры, но не долго им царствовать, пусть не надеются на снисхождение!.. Бывшие фронтовики, люди, пролившие за Родину кровь, не потерпят, чтобы всякая тыловая крыса издевалась над ними, они возьмутся за негодяев, прижмут к ногтю проходимцев, раздавят паразитов и гадов. Теперь будут и билеты на поезда, и автобусы станут ходить по графику, и вовремя закипят самовары!..
Закусив удила, Дадоджон бросил в лицо чайханщику:
— Разжирели, пока другие кровь проливали, лень шевельнуться!
Чайханщик побледнел, его глаза недобро сверкнули. Опираясь одной рукой о край столика с чайниками, другой держась за стену, он тяжело поднялся. Ноги у него не сгибались, не было у него ног — были протезы.
— Защитничек, — презрительно вымолвил чайханщик. — Он проливал кровь, а мы тут жирели… Спеси девать человеку некуда.
Дадоджон осекся, остался с разинутым ртом. Кровь отхлынула от лица, по телу пробежала нервная дрожь. Он попятился, будто затравленный, огляделся.