Возможность травмировать себя или окружающих сейчас заботила Даню в последнюю очередь. Он преодолел уже половину расстояния. Светы нигде видно не было. Неужели не успел? Тогда… в какую сторону она могла уехать? Налево, в центр? Направо, на окраину, к лесу?..

Она сидела на лавке в дальнем конце платформы, спрятав лицо в ладонях и, похоже, никуда не собираясь. Пытаясь отдышаться, Даня направился к ней по выложенному ячейками-сотами полу станции. Большинство «сот» были просто мраморными плитами, но в избранных из них улыбающиеся инженеры, агрономы и физики-ядерщики трудились на благо великой Родины; Родины, которой уже давно не существовало, а им забыли об этом сказать. Возможно, если бы они знали, их улыбки перестали бы казаться такими натянутыми. Возможно, они смеялись бы от счастья и облегчения. Как хотелось смеяться Дане, когда он увидел, что Света здесь. Что у него все еще есть шанс все спасти.

— Света… — начал он и замер посреди соты с бородатым профессором, рассказывающим что-то двум веселым (ну конечно же) дояркам. Профессору явно было о чем поговорить, а вот у Дани был только порыв, желание — и ни одного слова.

Хотелось взять ее руки в свои, и чтобы ее шрамы каким-то магическим — пусть даже очень болезненным — образом перешли к нему. И чтобы боль, вынуждавшая ее делать это с собой, тоже перешла к нему, в полном размере.

Света медленно подняла на него заплаканное лицо. Несколько тонких прядок прилипли к покрасневшим, блестящим от слез щекам. Глаза казались еще зеленее — и избегали встречаться с его ищущим взглядом. Губы дрожали.

— Прости, Даня… — выдохнула она, явно прилагая большие усилия, чтобы вновь не спрятаться в ладонях. — Я сама не знаю, почему сюда побежала.

— Ты испугалась, — сказал Даня, с трудом узнав собственный голос. Он крошился, как раздавленная новогодняя игрушка. Неужели и он сейчас расплачется, прямо на глазах у Светы и неуместного профессора с его доярками?

— Я… я не хотела, чтобы ты это увидел, — она всхлипнула, потерла и без того красный нос. — Я не хотела, чтобы ты… Чтобы из всех людей ты думал, что я больная на голову… что я урод.

— Что?

Она разбивала его сердце этими словами.

— Нет, нет, Света… Что же ты такое говоришь?

— Даня… Пожалуйста…

Он взял ее обмякшие, немного липкие от кофе и слез руки в свои. Легонько потянул, вынуждая подняться с лавки. Света не сопротивлялась. Она все еще была выше него на пару мучительных сантиметров, но Даня видел только то, какая она хрупкая и маленькая и как глубоко ранил ее этот мир. Ее узкие ладони идеально помещались в его грубоватых, широких.

— Посмотри на меня, — попросил Даня так тихо, что сам себя не услышал.

Но Света услышала. И когда она наконец решилась поднять на Даню взгляд, от локтей до ключиц на его коже огненными лунками отозвались маленькие полумесяцы.

— Я никого не знаю, кто был бы тебя прекраснее, — твердо сказал Даня.

Он боялся своих слов. Он боялся, что она услышит только слова — несовершенные, ограничивающие, никогда не способные в полной мере выразить то, что разрывает грудь. Но Света — его неземная и настоящая, его заплаканная раненая Света — она услышала все правильно. Она увидела это в его глазах, но, словно не поверив до конца, приблизилась, намереваясь рассмотреть получше. Убедиться, что нет никакой ошибки. Развеять остаток сомнений.

А их первый поцелуй на станции «Национальный университет» получился уже сам собой.

Он должен был проверить

Отреставрированные залы Речного переделали под арт-пространство. В стиле лофт, естественно: стены оставались ободранными, порой до старых красных кирпичей, на бетонном полу скапливалась известковая крошка с потолков. И, главное, все под видом, что так и было задумано.

В одном из таких залов Стасу приглянулись картины какого-то местного иллюстратора. На первый взгляд примитивные урбанистические пейзажи в мультяшном стиле при ближайшем рассмотрении оказывались геометрически продуманными и завораживающими. Почти как узоры на ковре в его комнате.

К сожалению, рассмотреть все не удалось. Половина зала была оккупирована скрюченной в немыслимой позе девушкой в платье из полиэтилена и бородатым фотографом, который скакал вокруг с бесконечными «выше подбородок!», «пальцы естественней!», «расслабься!». Последнее указание модели выполнить было особо сложно из-за Стаса — он то и дело ловил на себе ее тревожный взгляд. Ему самому быстро стало здесь некомфортно. Он решил не нервировать парочку и покинул зал. Не ради картин, в конце концов, сюда приехал.

Сообщение Дани расстроило, но ненадолго. Стас постепенно отучал себя ожидать от людей многого. От матушки — уважения к его личному пространству, от отца — неравнодушия, от однокурсника, обещавшего помочь, — сдержанного обещания. Стас был для них чем-то вроде жалкого уличного котенка. Одно дело — поумиляться, погладить кончиками пальцев, вспоминая, с собой ли антисептик для рук, или от нетерпения сердца купить пакетик «Вискаса» и вывалить на асфальт. Совсем другое — принять вместе со всеми твоими болячками и блохами. Поэтому Стас спокойно принял то, что разбираться с ними будет сам.

На втором этаже он нашел охранника, скучающего мужчину с седым ежиком волос и круглым пузом, натянувшим камуфляжную куртку. Он стоял на террасе и курил, созерцая речной пейзаж так, как будто правда видел в этом что-то красивое.

На робкое Стасово «здравствуйте» он отреагировал одним взглядом.

— Подскажите, пожалуйста, здесь еще работает кто-то с две тысячи девятого года? — затараторил Стас, пытаясь прогнать стыд от того, что занимает чужое время — уж очень была убедительной важная молчаливость охранника. — Может, из тех, кто еще паромы обслуживал?

Охранник мрачно пожевал фильтр сигареты.

— Зачем тебе?

— Для универа, — выдал Стас заготовленную заранее ложь. — Реферат задали про наш Речной.

— Для универа. — Охранник повернулся к Стасу, оценивающе окинул его глазами, такими же седыми, как и волосы. Всем своим видом он говорил: в армию тебе надо, дохляк. — Ну, внизу можешь посмотреть.

— Внизу?

— В подвале. Где старый город раскопали. Че, не слышал?

Стас растерянно пожал плечами. Не слышал.

— Ну и чему тебя в универе научили, — осклабился охранник. По какой-то причине ему нравилось давить Стаса своей аурой прокисшего тестостерона. — Вниз тебе, студент. Спроси там Григорыча.

Внизу обнаружились еще залы, пока закрытые для подготовки выставки про Чернобыль, о чем сообщал баннер на стене. Ступеньки продолжали сбегать дальше, и с каждым шагом пространство становилось все менее нонконформистским, все более жутким. Очень скоро Стасу начало казаться, что охранник и модель с фотографом ему привиделись, а на самом деле он находился далеко от живых людей, в одном из заброшенных зданий Припяти. С крошащимися под ногами ступеньками, дырявыми стенами и тяжелым воздухом, от которого в легких вот-вот зацветет плесень.