— Ну ты же понимаешь, что это ненормально?

— Угу.

— Ну что «угу»? Она тебя убивает, Стас. Нельзя жить в такой атмосфере. Она еще в школе была странная. Помнишь, как она косилась на меня, когда мы у тебя тусили? Нервничала, что я у нее сыночку родненького забираю… Тебе бежать от нее надо, Стас. Und das schnell*****. Пока не стало слишком поздно.

Ему нечего было на это возразить. Все Даша правильно говорила. Но что это меняет, когда сам ты — чучело набитое, неспособное даже кофе себе выбрать?

Дашка вздохнула.

— Слушай, у тебя же всегда с математикой все было zehr gut******. У моей девушки Штефи, — тут Даша сделала многозначительную паузу, ожидая, что Стас как-то отреагирует, но он не успел сориентироваться, — знакомый из Польши на подготовительных курсах в Гёте сейчас, учит язык, подрабатывает в «Старбаксе», собирается летом поступать на информатику и математику. У них набор каждый год. Может, ну его, этот твой универ? Сдавай экзамен и приезжай в Германию! Тут воздух чище, еда вкуснее и нет твоей матушки.

— Она же тут сопьется сама, — вырвалось у Стаса.

— Если она и сопьется, то сделает это вне зависимости от того, рядом ты или нет. Ты не можешь спасти свою матушку от неминуемого. Ты можешь спасти только себя. Собравшись. Уехав.

— Давай потом поговорим, — быстро сказал Стас, услышав за дверью странный шум, и, не дожидаясь, пока Дашка начнет возмущаться, отключился.

Он выглянул в коридор и тут же уловил запах алкоголя, который очень неубедительно попытались перебить освежителем для рта и духами. Не тот адский букет ароматов, что сопровождал Григорыча, но все же.

Матушка в своем парадном красном платье с пайетками сидела на полу у стены и похрапывала, запрокинув голову назад. На щеках чернела потекшая тушь, губная помада размазалась. Из уголка рта тянулась тонкая струйка слюны. Рядом с матушкой лежал молоток.

Похоже, она собиралась расправиться с замком на его двери, но не дошла. Сморенная выпитым, решила прикорнуть прямо здесь.

Стас унес молоток, а затем, пересилив отвращение, помог матушке встать на ноги. Он отвел ее в гостиную, уложил на диван и накрыл вязаным пледом, от которого, сколько ни стирай, пахло кошками даже спустя столько лет после Хвосточкиной смерти. Но матушка не любила избавляться от старых вещей.

— Это ты, Сереженька? — сонно пробормотала она, когда Стас поправлял плед.

Сереженька оставался в своем чудо-райончике с безопасными детскими площадками, с новой женой Лерой, близняшками с дурацкими именами и мопсом Брауни. У Сереженьки все было в порядке — и поэтому его тут не было. А может быть, наоборот. Именно потому, что его тут не было, все у него было в порядке.

— Нет. Это Стас.

Матушка открыла свои маленькие слезящиеся глазки.

— Стасичка, сыночек мой… — Она погладила его щеку и тихонько заплакала. — Прости меня, маленький…

Стас не был нужен своему отцу, не был нужен Дане. Даже Капюшонник потерял к нему всякий интерес. Только матушка, единственная в целом мире, в нем нуждалась.

Ну какие подготовительные курсы, Даш? Какая Германия?

И поскорее (нем.).

Очень хорошо (нем.).

Проблемы не только у пацанов

— Видишь, все не так сложно, — сказал Даня, когда Юля вывела из уравнения теплового баланса изначальную температуру чая, в который бросили кубик льда. Отложив ручку, сестра крепко зажмурилась и потерла виски. — Опять болит?

Вместо ответа Юлька прижала к глазам пальцы и уткнулась лбом в тетрадку. Сделала она это с такой привычной обреченностью, что у Дани заныло сердце. Она научилась терпеть. Она уже знала: никто не придет на помощь.

Даня считал, что Юлькины головные боли того же происхождения, что и его, к счастью, оставшиеся в прошлом. Когда целыми днями только и делаешь, что решаешь задачки и зубришь факты, запоминаешь новые слова и разучиваешь новые ноты, боль становится частой твоей компаньонкой, напоминая о себе с утра и ни на шаг не отступая до самой ночи. Для мамули его жалобы на боль никогда не были поводом задуматься о ее причинах. Она раздраженно отмахивалась, иногда с призывом не отлынивать, иногда — с бесполезным цитрамоном. С Юлей, Даня был уверен, все обстояло так же. И вряд ли мамуля готова была пересмотреть свой подход.

Поэтому он пришел с этой проблемой к папе.

— У Юльки голова болит постоянно. Отведи ее к неврологу.

— Голова болит?

Папа рассеянно оторвался от ноутбука. Похоже, Даня пришел не вовремя и оторвал его от чего-то важного. Возможно, он как раз сочинял письмо для какого-то очередного важного коллеги из Оксфорда, куда вскоре сам собирался отправиться с лекцией по теории игр.

— Так она притворяется, капризничает, чтобы не заниматься. Как ты притворялся в детстве.

— Я не притворялся, — возмущенно сказал Даня, но тут же взял себя в руки. Если он хочет чего-то добиться для Юльки, лучше смирить собственные обиды. — В любом случае, с Юлей стоит перестраховаться и сводить ее к врачу. Она не может учиться, когда ей постоянно больно.

— Твоя мать хорошо о ней заботится, — сказал папа и начал печатать, пытаясь показать Дане, что разговор окончен.

— И почему ты так в этом уверен? — повысил голос Даня.

Папа раздраженно поправил очки.

— Что ты пытаешься сказать?

— Может, у вас с мамой фишка такая — лечить нас только от того, что вам удобно?

— Что?

— Вы закрыли меня в рехабе на год. Я прошел курс для наркоманов со стажем, хотя пробовал всего три раза.

Первый — потому что Шприц уболтал, второй — уже сам, из интереса. Третий — чтоб чуть успокоиться перед походом в клуб с пластинками кислоты для празднующих студентов.

— Нашел чем гордиться, — процедил сквозь зубы папа. — Это хотя бы стало тебе уроком.

— А какой урок вы пытаетесь преподать Юльке, игнорируя ее головные боли? Да просто сводите ее к врачу. Если она притворяется, это станет ясно. А если нет — возможно, вы спасете ее от проблем посерьезнее.

Ну же, папа. Хоть немного родительского инстинкта, хотя бы для Юли.

Он смотрел на Даню раздраженно, с недоверием. Как на собственного студента, лепящего дурацкие отмазки, чтоб объяснить свою неподготовленность к экзамену. Настойчивость сына, все эти недели сидевшего тише воды ниже травы, выглядела подозрительно. Но очевидной выгоды для Дани в обследовании Юли у невролога не было, поэтому, не найдя ее и не вскрыв никакого подлого замысла, папа пообещал:

— Я поговорю с твоей матерью.

— Спасибо, — тихо сказал Даня и оставил отца наедине с его работой.

Света все преображала.