– Привет, ребята! – крикнула Лючия Кларкпо-русски. Ничего, собственно говоря, не было удивительного в том, что мироваясуперстар прибегала иногда к ВМПСу (так называли в компании Лучникова «Великийи Могучий, Правдивый и Свободный» язык), ибо это был и ее родной язык, ибозвалась она прежде Галей Буркиной и родилась в семействе врэвакуантов из Ялты,хотя и получила в наследство от временного пристанища своих родителей, то естьот Острова Крыма, татарские высокие скулы и странноватый татарский разрезголубых новгородских глаз. Что поделаешь, садовник Карим часто в жаркие днисквозь пеструю ткань винограда смотрел на ее маму, а мысли садовников, какизвестно, передаются скучающим дамам на расстоянии.

Нью-йоркские интеллектуалы по привычке давнего соперничествавстретили крымских интеллектуалов напускным небрежением и улыбочками, те, всвою очередь, на правах исторического превосходства, как всегда в отношениях снью-йоркцами, были просты и сердечны, должно быть, в той же степени, в какойМиклухо-Маклай был любезен с жителями Новой Гвинеи. Хэлоуэй стоял чуть встороне, углубившись в огромную винную карту, почесывая подбородок и советуясьс немыслимо серьезным, как все французские жрецы гастрономии, метрдотелем. «Дочего же живописен», – подумал Лучников об Октопусе. Он всегда былвыразителем времени и той группы двуногих, к которой в тот или иной моментотносился. В пятидесятые годы в Англии (где они познакомились) Октопус был как быамериканской морской пехотой: прическа «крюкат», агрессивная походочка. Вшестидесятые гулял с бородкой а ля Телониус Монк, да и вообще походил наджазмена. Пришли 70-е, извольте: полуседые кудри до плеч, дикой расцветки майкаобтягивает пузо, жилетка из хипповых барахолок… чудак-миллионщик сБеверли-хиллз. Сейчас отгорают семидесятые, неизвестность на пороге, а ДжекОктопус уже подготовился к встрече, подрезал волосы и облачился в ослепительнобелый костюм.

За столом между тем установилось тягостное молчание, так какнью-йоркеры уже успели окатить крымцев пренебрежением и не успели ещепереварить ответного добродушия. Лючия Кларк с очень недвусмысленной улыбкойсмотрела через стол на Лучникова, как будто впервые его увидела, явно просиласьв постель. Крис и Макс мрачновато переговаривались, как будто они не муж ижена, но лишь «товарищи по работе». Володя Гусаков, как и полагается советскомуновому эмигранту, «стеснялся». Жена его Мирра каменной грудью, высоко поднятымподбородком как бы говорила, что она будет биться за честь своего мужа досамого конца. Лучников старался не глядеть на нью-йоркеров, чтобы неразозлиться, и успокоительно улыбался в ответ Лючии Кларк: легче, мол. Галка,легче, не первый день знакомы. Букневски и Стоке, развалившись в. креслах и выставивколени, переглядывались, подмигивали друг другу, посмеивались в кулак, но явночувствовали себя как-то не в своей тарелке, что-то им мешало. «Неизвестнаядевушка», кажется, порывалась смыться. Один лишь Петр Сабашников чувствовалсебя полностью в своей тарелке: он мигом актерским своим чутьем проник всердцевину ситуации и сейчас с превеликим удовольствием разыгрывал участника«тягостного молчания», застенчиво сопел, неловко передергивал плечами,быстренько исподлобья и как бы украдкой взглядывал на соседей и тут жеотворачивался и даже как будто краснел, скотина эдакая.

– Да что же ты там возишься, Джек?! – прервалмолчание Лучников.

Хэлоуэй подошел и сел во главе стола.

– Мы выбирали вина, – сказал он. – Сейчас этоочень важно. Если неправильно выберешь вино, весь обед покатится под откос, ивсе вы через два часа будете выглядеть, как свиньи.

Тут все засмеялись, и «тягостное молчание» улетучилось.Огромная фигура, добродушные толстые щеки и маленькие цепкие и умные глазки воглаве стола внесли гармонию. Вина оказались выбранными правильно, обедзаскользил по накатанным рельсам: авокадо с ломтиками ветчины, шримпы,черепаховый суп, почки по-провансальски, шатобрианы – «Липп» под дирижерскуюпалочку Октопуса нс давал гостям передохнуть.

Лучников стал рассказывать Лючии и Джеку про дипломатическийдемарш Пети в подкомитете ЮНЕСКО. Дипломат притворно возмущался – «как тысмеешь выставлять меня в карикатурном свете!» Лючия хохотала. Ныо-йоркеры,заметив, что русские дворяне не очень-то кичатся своей голубой кровью, судовольствием похерили манхаттанский снобизм. Разговор шел по-английски и,глянув на Володю Гусакова, Лучников подумал, что тот, быть может, не всепонимает.

– Что-то я не все понимаю, – тут же подтвердил егомысль Володя Гусаков. – Что это такое забавное вы рассказываете опроцентах свободы?

Простоватое молодое лицо его покрылось теперь сеточкойморщин и выражало настороженную неприязнь. Быть может, он как раз все понял,может быть, даже больше, чем было рассказано.

– Джентльмен шутит, – ломким голосом, поднимаяподбородок, сказала его жена. – Наша боль для него – возможностьпоострить.

Американцы не поняли ее русского и рассмеялись.

– Мирра оф Москоу, – сказал Букневски. – ЛедиМХАТ. Рука дискобола через стол легла на плечо Володи Гусакова.

Лучников вдруг заметил, что маленькие глазки Джека не сияют,как обычно, а просвечивают холодноватой проволочкой W. Только тогда он понял,что это не просто дружеский обед, начало очередного парижского загула, что уОктопуса что-то серьезное на уме. Он смотрел то на Джека, то на ВолодюГусакова. Новые эмигранты для всего русского зарубежья были загадкой, дляЛучникова же – мука, раздвоенность, тоска. По сути дела, ведь это были как разте люди, ради которых он и ездил все время в Москву, одним из которых он ужесчитал себя, чью жизнь и борьбу тщился он разделить. Увы, их становилось всеменьше в Москве, все больше в парижских кафе и американских университетскихкампусах. В Крым они наведывались лишь в гости или для бизнеса, ни один не оселна Острове Окей: не для того мы драпали от Степаниды Власьевны, чтобы снова онасунула себе под подол.

Он хотел было что-то сказать Володе Гусакову: дескать,напрасно вы обижаетесь, я не над вами смеюсь, а над собой… но вдруг пронзило,что Володя Гусаков и его жена Мирра Лунц не поймут ничего, что бы он ни сказал,как бы он ни сказал, на каком бы языке, хоть на самой клевой московскойчердачной фене. Вот она пропасть, это и есть тот самый шестидесятилетний расколв глыбе «общей судьбы».

– Вы, русские мазохисты, – засмеялся Джек. –Андрей и Володя, как знаток славянской души я вас развожу на десять минут.

Он встал, положил одну руку на плечо «неизвестной девушки» –пойдем с нами, пуссикэт, – и подмигнул Лучникову: – надо, дескать, обмозговатьнаши блядские делишки. Лучников, однако, уже понимал, что разговор пойдет одругом.