– Наверное, мы чуточку поторопились, – сказала на это Джудит.

* * *

В начале июня медведь влез в помойное ведро у «Мерка» – старый котел, в который сливали выжаренный жир и почерневшее содержимое поддона блинницы. Зверь перевернул котел, разлив жир по главной улице Джеймстауна. Масляные следы, удалявшиеся по дороге, а затем свернувшие к Андерсон-Хилл и северной оконечности города, были хорошо заметны. Джеймстаунская доска объявлений запестрела объявлениями о замеченных медведях и просьбами позаботиться о безопасности этих животных: убрать с их дороги мусор. Проблема была в том, что не все обращали внимание на предостережения, и по крайней мере в одном доме на краю городка медведей открыто подкармливали. Я беспокоилась об этом медведе (скорее всего, он был один), который уже сообразил, что набрел на неплохие угодья: столько птичьих кормушек, мусорных баков, машин с едой для собак и пакетов с остатками фастфуда – и все в одном сравнительно небольшом местечке. Истории, в которых медведь постоянно сталкивается с людьми, всегда заканчиваются плохо для медведя. И словно будущее было одной из тех книг, чью концовку все мы уже прочли, после неоднократных проникновений в машины и дома медведь был застрелен сотрудниками Дивизиона охраны диких животных, потому что его сочли «нарушителем порядка».

В тот вечер я ушла со своей смены в «Мерке», проводила глазами зеленый автомобиль Дивизиона с загруженным в него телом медведя, а дома печально подняла бокал вина к звездам, наблюдая, как Большой ковш сползает за горизонт.

Живя в хижине сезон за сезоном, я привыкла разговаривать с медведями, поднимала за них бокалы с террасы, видела, как они взбираются по горным склонам, когда бывала в походах, и набредала на свидетельства дневных лежек в узком ущелье неподалеку от ручья. Я слышала, как медведи проходят мимо, в считаных дюймах от меня, когда летними теплыми ночами спала головой к открытому окну, и радовалась, что живу в таком месте, где подобное возможно.

* * *

Той весной я недрогнувшей поступью вошла в джеймстаунское сообщество. Я кружила на периферии городка пару лет, переворачивала оладьи на благотворительном завтраке в честь Четвертого июля, участвовала – и проигрывала – в ежегодном конкурсе на лучший пирог и даже устроила пару поэтических вечеров в «Мерке» для общества «Поэты против войны»; но мое участие всегда было умеренным, нерешительным. Я заявляла о себе. А потом ретировалась.

Но вот уже год как я подумывала о том, чтобы вступить в городскую художественную организацию – JAM («Джеймстаунские художники и музыканты»). Проблема была в том, что акцент в ней делался на музыкантах. Бо́льшая часть городских мероприятий была связана с музыкой – Java JAM (акустическая кофейня в парке) и «Бэнд в шляпе» (импровизированные группы, собранные по определенной схеме, играли вместе). Регулярные встречи JAM часто прорывались джем-сейшенами, что превращало их в вечеринки с травкой и бутылочным пивом. Я знаю, что не меня одну отвращал менталитет «давайте по пивасику и сыграем!»; и если уж ты не поешь, не щиплешь струны и не барабанишь, изволь смотреть, как это делают другие.

У JAM явно была проблема с пиаром.

На протяжении своей десятилетней истории эта организация единолично поддерживала усовершенствования в исторической городской ратуше – устройство сцены, покупка клетчатых оконных штор, осветительных приборов и микрофонов, то есть вещей, которые сделали сумрачное, продуваемое сквозняками каменное здание, датируемое 1935 годом, вполне функциональным и как место для городских собраний, и как место для развлечений. Так что JAM делал добрые дела. Но где же «художники» в «Джеймстаунских художниках и музыкантах»? – думала я. В округе их было немало – буддист-камнерез, несколько живописцев, художник-инсталлятор, работа которого выставлялась в одной лос-анджелесской галерее, писатели, ювелиры, гончар и даже кинематографист. JAM был способен на большее.

Наконец, переговорив с Чедом, одним из поваров «Мерка» (он состоял в совете JAM), я собралась с мужеством и поприсутствовала на встрече в голубеньком, как яйцо зарянки, домике Нэнси Фармер, стоявшем через улицу от заведения Джоуи и его лужайки, полной розовых фламинго. Я пришла туда вооруженная идеями о том, как JAM мог бы представлять всех людей искусства в городке. Я давно знала Нэнси как матриарха семейства певиц, ее колокольный голос был чистым, как горный воздух. Как и остальные жители городка, я смотрела, как ее дочери росли, превращаясь из хихикающих девчонок в молодых женщин, и они пели так же сладко, как и их мать.

На той встрече я знала всех присутствующих по именам и еще пару человек – по репутациям. Я видела Хортенс, президента Jam, на паре затянутых нудных перформансов в городской ратуше. Хотя энтузиазма ей было не занимать, ни играть, ни вести мелодию она не умела. Но, полагаю, в этом и заключается самый смак условий маленького городка. Свою роль получают все.

Как только Хортенс объявила тему «новые предложения», Чед указал на меня. Я попыталась осторожно поднять вопрос о более активном привлечении художников. Моя идея, сказала я, заключается в том, чтобы увеличить видимость JAM для общества путем спонсирования и других мероприятий.

Первым из них и был «Вечер поэзии» в «Мерке».

– Все, что вам нужно сделать, – это разрешить мне разместить на флаерах ваш логотип, – убеждала я, – и одолжить мне микрофон и усилитель. Люди увидят, что вы расширяете свою деятельность в городе.

Бородатый Майкл, член совета с момента его создания и барабанщик из любимого местного бэнда под названием «Соседи», предложил свою аппаратуру. Это предложение прошло с легкостью.

А вот и следующее. Как насчет того, чтобы проспонсировать ряд мероприятий – я назвала бы их мастер-классами, – которые будут вести городские художники? Любой горожанин мог бы посетить эти мероприятия за десять долларов, а выручка делилась бы между JAM и художником. Я уже заручилась согласием местного живописца и балерины. Я все организую, уверяла я совет, но мне нужна поддержка JAM, чтобы использовать городскую ратушу без необходимости вносить за нее арендную плату. Может быть, я была чуть слишком настырной. Но не в моем характере мямлить и вносить осторожные предложения. Я видела способы помочь, и когда решалась это сделать, ввязывалась в драку.

Дискуссия по мастер-классам затянулась на час. Члены совета бранились из-за названия (мол, слово «мастер» отпугивает), из-за вопроса о том, сколько денег отдавать художникам («они должны делать это бесплатно, мы же делаем!») и сколько занятий проводить («мы не хотим наскучить людям»).

Я явно оттоптала чьи-то больные мозоли.

Но мне это вдруг стало все равно. Наверное, оппозиция была нужна мне, чтобы переть против нее, чтобы перестать стоять на краю. Я укоренилась на горе Оверленд – и теперь требовала больше земли.

На этой встрече я решила: это и мой город тоже.

* * *

Я никогда не опасалась, что медведи вломятся в дом, несмотря на то что такая возможность определенно существовала. Было это показателем бесстрашия или глупости – не знаю. Конечно, у меня был Элвис, который рычал бог знает на кого, рыщущего вокруг дома по ночам; к тому времени как я открывала дверь, этот кто-то успевал давно уйти. Только однажды медведь действительно попробовал вломиться в сарай, где я хранила мусор. Он оторвал кусок обшивки с двери длиной в фут и оттянул засов, но не смог заставить дверь открыться.