строительного материала. В это трудно поверить, но следующие несколько лет он только тем и занимался, что достраивал этот дом. Он работал сам, собственными руками, не допуская сюда посторонних.

– А что же местные жители? – не выдержал я. – Ведь мой дядюшка был уже не молод… Так и смотрели, как пожилой джентльмен таскает тяжелые доски и колотит молотком?

– Уж поверьте, дорогой мой мистер Гилберт-младший, мистер Гилберт-старший не раз получал от нас самые искренние и бескорыстные предложения помощи, но всякий раз отказывался, причем в довольно решительной, если не сказать – грубой форме. В конце концов мы перестали ему навязываться. Было очевидно, что эти работы производятся им не столько ради какой-то выгоды, сколько ради того, чтобы исцелить некие душевные невзгоды. – Он покачал головой – медленно и степенно, как бы показывая, что слишком хорошо знает жизнь и все ее тяжкие испытания, тайные и явные. – По вечерам, закончив работу, он поднимался на воздвигнутый им третий этаж, закуривал трубку – она хранится у нас на особой полке при входе в гостиницу, вы сможете посмотреть и даже прикоснуться, – и смотрел на море. С крыши этого здания открывается широчайший вид на бесконечные волны и скалы…

– А как он умер? – спросил я тихим голосом.

Мне не хотелось этого знать, но вместе с тем я понимал, что избегнуть этой темы не получится, и, что называется, смело бросился навстречу опасности.

– Он попросту не проснулся, – ответил Гудман. – Вот и всё. – Он глубоко вздохнул и огляделся по сторонам, словно предполагал увидеть кого-то у себя за спиной. – Жители Дэнем Спрингса привыкли к тому, что поутру отсюда доносятся звуки пилы или молотка, а то с грохотом падает какая-нибудь доска. Но в то утро стояла сплошная тишина. К середине дня поднялось беспокойство. Конечно, у мистера Гилберта-старшего не было явных друзей, людей, с которыми бы он – ну знаете, как это бывает у всех джентльменов – вел степенные вечерние разговоры за бутылкой пива или играл бы в карты на небольшие ставки просто ради развлечения… Однако это не означает, что в городе к нему не имелось доброго отношения, о нет, мистер Гилберт-младший, поверьте! Здесь все знают друг о друге множество подробностей и при случае готовы стать другом даже не близкому соседу. Итак, к полудню возникли странные предчувствия, а после обеда сюда направилось несколько человек во главе с миссис Кэрри, которая руководит женским хором в нашей церкви. Все вместе они поднялись на третий этаж и там обнаружили мистера Гилберта мертвым. Он сидел в кресле на крыше, совершенно неподвижный, свесив голову на грудь, и солнце озаряло его тело, как бы пытаясь скрасить его в последние минуты…

– Понятно, – сказал я после долгой паузы. Картина, описанная моим собеседником, ясно стояла перед моими глазами.

– Желаете осмотреть все помещение? – деловито осведомился Гудман.

Я рассеянно кивнул, думая совершенно о другом. На самом деле мысли мои сосредоточились на том, что завтра я выйду к морю и увижу ту самую скалу, которая, как полагает Мэтью Болдуин, способна убивать даже сильных духом людей… и которая, возможно, каким-то образом добралась и до моего дядюшки.

Когда я открыл утром глаза, то увидел солнце. Оно сияло за окном, и его яркие лучи, ломавшиеся о мутное стекло, как будто говорили мне о тепле, сиянии, однако когда я вышел из гостиницы, то очутился все в том же туманном, сером воздухе, куда, как казалось, не проникал ни единый солнечный луч. Я прошелся по улице, осматривая виды Дэнем Спрингса более внимательно. Имелась какая-то причина, по которой люди продолжали здесь жить и даже, подобно моему покойному родственнику, перебирались сюда из других мест. Оглядываясь по сторонам, я пытался отыскать хотя бы малую примету этой приверженности тусклому месту, но не находил.

Неожиданно я понял, что иду не один: за моей спиной вышагивает еще кто-то. Я остановился и резко обернулся, рассчитывая дать ему отпор, если понадобится, однако приветливая и простодушная улыбка пожилого человека с какой-то сероватой, словно бы нечистой кожей и редкими седыми волосами, словно бы приклеенными к низкому лбу, заставили меня поменять настроение. Несомненно, он был настроен ко мне дружелюбно, и не имелось ни единой причины разговаривать с ним враждебным тоном.

Встретив мой взгляд, он улыбнулся еще шире, показывая беззубый рот, и представился:

– Эдисон Беркли, доброго вам утра!

– Доброго утра, мистер Беркли, – ответил я. Представляться ему не было смысла: я не сомневался в том, что все селение уже знает о прибытии в отель наследника Гилберта-старшего – некоего Гилберта-младшего.

– Неплохая сегодня погодка, – заметил мистер Беркли и поднял взгляд к небу.

На небе, сквозь пелену, видно было солнце, но улица оставалась залитой сероватой тьмой.

– По крайней мере, нет дождя, – подхватил я, желая поддержать разговор в том же тоне.

– Говорят, вы выбрали комнату с видом на море, – произнес мистер Беркли. – Что ж, ничего удивительного, ведь вы близкая родня покойному мистеру Гилберту.

– Не смею отрицать, – слегка улыбнулся я. – Это чистая правда.

– Да-а, – протянул мой пожилой собеседник. – Оно вот и видно… Вы, никак, собрались прогуляться к той скале, которую нарисовал тот знаменитый художник?

– Я ведь тоже художник, – скромно заметил я. – Вы не знали?

Он помолчал, разглядывая свои ноги и слегка приподнимая то один носок, то другой.

– Нет, – вымолвил он наконец. – Это обстоятельство еще оставалось для меня неизвестным. Стало быть, тоже художник… Ну и ну.

– В больших городах художников немало, – сказал я. – Там это никому не кажется удивительным.

– Да уж, – невнятно повторил мистер Беркли. – Ну и ну. Вот ведь как оно бывает, да. А ваш управляющий из гостиницы, наш славный мистер Гудман, – что он вам рассказывал?

– Говорил, что мой дядя только тем и занимался, что чинил здание и в один вовсе не прекрасный день просто отошел из нашего мира в какой-то иной, о котором нам мало что известно.

– Ну, приблизительно так оно всё и обстояло, – кивнул мой старый собеседник, – если не считать некоторых подробностей… Он не говорил вам часом, наш славный мистер Гудман, что не только ваш покойный дядя вот так отошел в иной мир?

– Человек вообще смертен, – возразил я. – Это прискорбно, однако ни у кого не вызывает удивления.

– Здешний народ знает, куда надо смотреть и куда не надо, – произнес мистер Беркли и пожевал губами. – Вот почему многие из нас доживают до старости. Но у приезжих собственное представление о мире, мистер Гилберт-младший, у них свое независимое представление, далеко не всегда правильное, вот что я хочу вам сказать. Зачастую у них оно совершенно неправильное. Конечно, вас нельзя назвать совершенно чужим человеком, мистер Гилберт, ведь ваш дядя, сами знаете, имел для нас немалое значение, и шумел он так, словно гвоздями пытался прибить к этой земле самую жизнь, а не какие-то там деревянные доски. И все же он нас покинул, да, такое вот произошло, хотя могло бы, наверное, произойти как-то иначе и гораздо позднее.

– Я тоже об этом сожалею, – признал я. – Я ведь никому и никогда не желал смерти.

– Да вы ведь получили неплохое наследство, – прищурился мой собеседник. – А? Насчет этого что вы скажете?

– Скажу, что мог бы прожить и без наследства. В любом случае смерть – всегда трагедия.

– Очень верно вы говорите, чрезвычайно верно… А ваша смерть – она ведь самая большая трагедия для вашей жизни, не так ли? – Он прищурился, глядя на меня, словно пытаясь еще лучше рассмотреть мое лицо. – Это, мистер Гилберт, такая беда, ну такая беда, которой и названия-то не отыщешь.

– Кто знает, – пожал я плечами. – У меня еще не было случая проверить это.

Мой собеседник тихонько хихикнул.

– Как забавно вы выражаетесь: «не было случая»… Да когда подобный-то случай подвернется под руку, выводы сделает кто-то другой, а вам уже никакие выводы не понадобятся. Я это к чему, мистер Гилберт, вот я это к чему вам говорю-то. И до вашего дядюшки, и после него бывали здесь приезжие, которые не слушали наших советов о том, как в этих местах вести себя, вот и уносили их в неведомые края того света чрезвычайно странные недуги, каждого свои, но все по-своему неизлечимые. Вы меня послушайте-ка… – Внезапно глаза моего пожилого собеседника резко потемнели, а лицо сделалось сердитым, даже озлобленным. – Никогда не выходите к морю вечером. Пока на небе еще можно разглядеть солнце – что ж, пройдитесь и по берегу, если охота, но как только уловите первое приближение сумерек – поворачивайтесь к морю