Макс Брод (с усмешкой). Она-то знает! Я буду чай.

К. На тебе пирог. Грушевый. Мы его пекли-пекли, и он слегка так пригорел снизу, но все равно классный.

Макс Брод. Еще бы! Спасибо. Что пишется, К.? К. Ни-че-го.

Макс Брод. Значит, ты счастливо живешь. К. Самая счастливая на свете.

Макс Брод. Первый роман кто-нибудь читал уже из знакомых?

К. Я подарила книжку одному бухгалтеру, который работал с Мирой в той французской конторе.

Макс Брод. Александру? И ты, разумеется, сказала, что это твой роман, да? Про Андрея ты и словом не упомянула? К. Ну как бы да. Макс Брод. Стыдно, К.!

Дантес. А что такого, господин издатель? Это ведь ее роман? Макс Брод. Хотелось бы поверить…

Дантес. Ну, она же его отнесла вам, герр Брод! Хотите еще чай? Макс Брод. Покорно благодарю.

К. Макс, ну хватит, в самом деле! Это было возле станции метро в Большом Городе. Сашенька взял книжку, и мы поговорили пять минут про «что нового». Не лезть же мне к нему с уточнениями: а вообще-то этот текст написал мой брат, да… Макс Брод. Ты все равно не убежишь от себя, К.

Дантес. А в чем дело? Вы что-то мне не рассказывали… У тебя есть брат Андрей, любимая? Где он? Почему он написал первую книгу, а не ты? Герр Брод, хотите еще чего-нибудь? Могу я называть вас просто Макс? Отлично! Максхен, хотите еще чай? К. Макс, тебе завернуть пирог с собой? Дантес (обращаясь к К.). Зачем ты спрашиваешь у него? Сама возьми и заверни!

Проходит пара часов, и мой издатель и душеприказчик собирается домой. Мы с Дантесом провожаем его до дороги, а сами заворачиваем в лес по грибы.

Придавленные кирзовым сапогом Горы, мы бродим по тропинкам, и тут я не выдерживаю:

– «Зачем ты спрашиваешь у него? Сама возьми и заверни!»

– Кристабель! – испуганно смотрит на меня И., – Ты чего?

– Никогда не смей разговаривать со мной, да еще и прилюдно, в таком супружеском тоне!

– В каком супружеском тоне?!?

– «За-чем-ты-спра-ши-ва-ешь-у-не-го-са-ма-возь-ми-и-за-вер-ни»! Что за императив? Ты кто такой, мой родственник, чтобы говорить, что мне делать? Кто ты мне вообще? Кто ты мне?

– В самом деле, видать, никто, – обижается Дантес.

– Ты даже обижаешься предсказуемо, – заключаю я, и мы возвращаемся домой.

Я пишу Максу сообщение с вопросом, что он думает по поводу И., он отвечает цитатой Бебры из знаменитого произведения: «Обладайте друг другом, детки, целуйтесь, завтра мы будем осматривать бетон, а послезавтра бетон захрустит у вас на зубах, так что целуйтесь, пока охота.»27.

27 Г.Грасс «Жестяной барабан».

А на следующий день я жду в гости из Италии свою маменьку, и сплавляю И. к его маменьке в железнодорожные окраины.

Софи-Эллис Бэкстор поет из парикмахерского магнитофончика, пока моя маменька не уезжает обратно в земли Армани и Версаче, напоследок подарив мне помаду Dior, люксовую, совсем как в старые добрые времена, оттенком совсем как у Клео, богемной стюардессы. Дома я жду Дантеса, которого все нет и нет, и нет и нет, десять вечера, одиннадцать вечера, в половину двенадцатого я набираю его номер, и он говорит, что последняя электричка ушла, не спросив его разрешения, поэтому он не вернется сегодня в Черные Сады, я выдаю в ответ замечание о том, что воспитанные люди обычно предупреждают, когда задержатся, я выдаю в ответ самую оскорбительную часть моего скудного словарного запаса, я набираю номер маменьки, потом Макса Брода, потом Клео, проклинаю холодный ветер, дующий изо всех форточек в этом несчастном двенадцатом доме, наконец, я ложусь спать.

Глава 20. Шесть кавунов из Чимкента

«Свежак надрывается. Прет на рожон

Азовского моря корыто.

Арбуз на арбузе – и трюм нагружен,

Арбузами пристань покрыта.

Не пить первача в дорассветную стыдь,

На скучном зевать карауле,

Три дня и три ночи придется проплыть -

И мы паруса развернули…

В густой бородач ударяет бурун,

Чтоб брызгами вдрызг разлететься;

Я выберу звонкий, как бубен, кавун -

И ножиком вырежу сердце…

Пустынное солнце садится в рассол,

И выпихнут месяц волнами…

Свежак задувает!

Наотмашь!

Пошел!

Дубок, шевели парусами!

Густыми барашками море полно,

И трутся арбузы, и в трюме темно…

В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,

И тучи сколочены плотно.

И ерзает руль, и обшивка трещит,

И забраны в рифы полотна.

Сквозь волны – навылет!

Сквозь дождь – наугад!

В свистящем гонимые мыле,

Мы рыщем на ощупь,

Навзрыд и не в лад

Храпят полотняные крылья.

Мы втянуты в дикую карусель.

И море топочет как рынок,

На мель нас кидает,

Нас гонит на мель

Последняя наша путина!

Козлами кудлатыми море полно,

И трутся арбузы, и в трюме темно…

Я песни последней еще не сложил,

А смертную чую прохладу…

Я в карты играл, я бродягою жил,

И море приносит награду, -

Мне жизни веселой теперь не сберечь -

И руль оторвало, и в кузове течь!…

Пустынное солнце над морем встает,

Чтоб воздуху таять и греться;

Не видно дубка, и по волнам плывет

Кавун с нарисованным сердцем…

В густой бородач ударяет бурун,

Скумбрийная стая играет,

Низовый на зыби качает кавун -

И к берегу он подплывает…

Конец путешествию здесь он найдет,

Окончены ветер и качка, -

Кавун с нарисованным сердцем берет

Любимая мною казачка…

И некому здесь надоумить ее,

Что в руки взяла она сердце мое!…»

(Э.Багрицкий, «Арбуз»)

ПРЯМАЯ РЕЧЬ ИНФЕРНАЛЬНОЙ СТЮАРДЕССЫ КЛЕО:

Это случилось давно, хотя, в общем-то, в резине времени все относительно, так что я сама не помню, когда именно это произошло, но точно помню, что это было до Действительно большой небесной катастрофы.

Мы полетели в Чимкент, он же – Шымкент, город в родной стране моего Дантеса, в Казахстане. Здесь кругом степи, и тепло даже когда у нас там все носят тяжелые пальто. Когда-то любимый рассказывал мне, как в детстве путешествовал с родителями в Ташкент и по другим городам Средней Азии. Он видел пустыню Каракумы, он раскладывал пустыню на словечки и переводил мне. «Кара – черный, кум – песок», – объяснял мне Монсьер. А теперь мы прибыли в Чимкент, откуда все наши знакомые везли себе дыни.

Командир дал нам с Дантесом двадцать шесть долларов на покупку дынь себе и второму пилоту. Когда наш шеф, бортпроводник-старший, господин Скомм, увидел купюры, он рассмеялся: «Да на такие деньги тут не то что эту