некоторое время не приходил. А может, это Никки обалдела и не хотела, чтобы он снова приходил. Может, она хотела, чтобы я принадлежала только ей.

С девушкой все по-другому. Не настолько по-другому, как ожидается, не мягче, потому что в Никки Драммонд мягкости не было и в помине. Точно те же кожа и пот, и я точно так же была ее тайной, как раньше была тайной Шая. Я точно так же оставалась постыдной слабостью, и это мне отлично удавалось.

Целых две недели, прежде чем Крэйг вернулся. Целых две недели, каждый день, только мы вдвоем, в лесу, под косяк. Я не обсуждала с ней Курта, она не обсуждала со мной выпускной. Мы вообще мало говорили, занимались совсем другим, но когда она задавала вопросы, я отвечала честно, и в этом тоже состояла разница.

Мне нравился ее вкус, Декс. Мне нравилось, войдя в нее языком, произносить свое имя.

Будто ставишь клеймо там, где никто не увидит: моя.

Я научилась доводить ее до оргазма, а потом научилась еще лучше и за день до начала школьных занятий исторгла у нее крик, после чего она откатилась от меня, свернулась калачиком и расплакалась.

– Ты чего? – Я провела костяшками пальцев по ее выступающим позвонкам. Это всегда вызывало у нее дрожь. – В чем дело?

Обычно Никки не плакала. Тут мы с ней были похожи. Тогда я считала, что мы похожи и во многом другом, и только потом поняла, что она из тех ящериц, которые меняют окраску, сливаясь с окружением, чтобы лучше прятаться, чтобы быстрее ловить добычу.

Обычно она не плакала, но сейчас просто рыдала, и когда я снова ее погладила, откинула волосы с лица, потому что так и делают, когда лежат вдвоем голые, когда плачут вместе, она села, отмахнулась от меня и от своего настроения, отыскала свою одежду и водку, и мы напились. На следующий день она снова привела Крэйга и сказала, что будет только справедливо принять в игру и его. Так веселее.

Или с обеими, или ни с кем – такие подразумевались условия, и я подумала: Курт согласился бы, Курт гордился бы мной, а Ублюдок удавился бы насмерть. Я подумала, что не ждала от Батл-Крика такой крутизны, а теперь и сама стану круче. Я подумала, что нужна ей, нужна им обоим, и что приятно быть нужной.

Я подумала: блин, а почему бы нет?

Поначалу у него не вставал, из-за моего взгляда и из-за презерватива; потом он от них отказался, когда Никки перешла на таблетки. Поначалу мы стеснялись, во всяком случае, Крэйг, и хотя я слышала, как он разговаривал с членом, пока мастурбировал, нашептывал вялому сморщенному отростку всякие глупости, он никогда не сказал бы мне, что надо говорить. Никки пару раз нежно поцеловала член, но это не помогло, а потом она пару раз нежно поцеловала меня, и вот тогда сработало. Крэйгу хватило минуту понаблюдать за нами, прежде чем он захотел присоединиться; а затем, пока Никки пыхтела мне в ухо, в то время как его пальцы делали свою работу, он вошел в меня, и наверное, я тоже стеснялась, потому что в тот первый раз было больно. В тот раз было грязно, было стыдно.

Тела должны соединяться по двое, как створки раковины. Мы так задуманы.

Шесть ног, шесть рук, тридцать пальцев, девять дырок, с арифметикой не поспоришь, но мы старались как могли, и когда Никки больно прикусила мне сосок, а Крэйг отдавил задницей пальцы, я не жаловалась – было слишком интересно, слишком ново, чтобы все бросить.

Тебе никогда не нравились голые факты, Декс, не в таких делах. Ты предпочитаешь забыть, что ты тоже животное, что ты рыгаешь, пукаешь, какаешь и каждый месяц у тебя кровотечение. Ты считаешь, что это неприлично, разговаривать о таком, и заниматься таким не особенно прилично, разве только в темноте, когда никто не видит. Поэтому ты, видимо, не захочешь знать, что Крэйг был волосат, как горилла, по крайней мере, пока не разрешил нам сбрить свои заросли, просто ради эксперимента. Возможно, ты не прочь узнать, как он заглядывал в кружевные трусики Никки, но не захочешь слышать, что член у него был кривоват, а мошонка какого-то стариковского вида. Или что он извинялся, когда запихивал его внутрь и еще раз извинялся, когда вынимал, будто опасался, что я начну плакать или кричать: «Насилуют!», будто буквально не мог поверить, что все происходит на самом деле, ну а как же еще. Потом Никки его оседлала, а я – поскольку он видел такое в порно – опустилась ему на лицо, жутко напрягая колени, чтобы не задушить его. Не сомневаюсь, что Никки совала палец ему в анус, шлепая его по заднице.

В тот первый раз каждый из нас только играл роль, мы ждали, что грянет саундтрек и все будет происходить медленно, в романтичной дымке, а не торопливо и сумбурно, как в омерзительной реальности. Мы предвкушали тона сепии и блеск свечей, но постепенной привыкли к липкой одежде, неуклюжим тычкам и чпокающему звуку, который издавала Никки, слишком сильно сводя бедра, а еще к хрипам, стонам и общему смеху.

Не будь дурой. Ты бы и не узнала. Никто не знал, и когда наконец начались занятия в школе, Никки и Крэйг со мной не разговаривали, во всяком случае, на людях, они едва смотрели на меня, ну разве что так, как смотрят на любую новенькую: искоса, настороженно, искушенно и, о да, с неприкрытой гордостью местных, захлопывающих окошки ворот перед варварами. Мне было все равно. Вряд ли я рвалась к популярному столу, чтобы ковыряться в салате рядом с чирлидершами и восхищаться тем членом футбольной команды, который в настоящее время свободен. Мне нравилось, что им стыдно, тем двоим, которые только и делали, что похвалялись своим дурным поведением, отвязными вечеринками и горами смятых пивных банок к утру. Потому что сейчас они понимали: мы вели себя действительно дурно, по-настоящему, и тайна составляла часть удовольствия. Мне нравилось, когда Никки кралась за мной в коридоре, будто не понимала, что я могу разрушить ее жизнь одним правильно пущенным слушком. Мне нравилось, как она поджимала губки и задирала нос на публике, потому что только я знала, как выглядит это лицо, когда пальцы Крэйга снуют внутри нее, творя свое неуклюжее волшебство.

К тому времени они уже занимались этим у меня на глазах; выяснилось, что нам всем нравится смотреть. Порой смотреть мне нравилось больше