она почти еженедельно забрасывала его разнообразными «j'accuse![29]», и если настоящий мистер Китинг не преминул бы затеять страстные дебаты и попытался раздуть в ней полемическое пламя, мистер Шеффер увиливал от «необоснованных отступлений» и «грубых толкований», а порой, когда атмосфера накалялась, прибегал к удалению из класса. Я потеряла к нему всяческое уважение, и когда он сообщил, что Лэйси, по его мнению, оказывает на меня дурное влияние, я посчитала правильным продемонстрировать ему средний палец, чтобы делом доказать его правоту. То же самое я показала Никки Драммонд в то утро, когда она имела наглость подловить меня в туалете и оклеветать Лэйси: она, мол, за глаза потешается надо мной, она-де и врунья, она-де опасна, да еще непрерывным потоком «обслуживает» парней в лесном овражке, который осведомленная публика называет Траншеей.

– Лэйси ненавидит лес, – возразила я ей. – Она туда ни ногой. Ты бы знала, если бы хоть что-нибудь в ней понимала.

Последние слова, по-видимому, попали в цель, хотя я даже не пыталась сразить Никки; ее лицо превратилось в открытую рану. Мне было приятно.

Отец хотя бы считал, что важна не просто Лэйси, и даже не я с Лэйси, а Декс, которой я стала или стремлюсь стать, – во всяком случае, именно так он говорил мне, когда за маминой спиной восхвалял живой ум Лэйси и ее стремление открыть меня миру, но и он ничего не понял. Он думал, что я была скучной, а Лэйси сделала меня интересной. Мне как-то не приходило в голову, что мне надо завоевывать интерес собственного отца, что ему недостаточно самого факта моего существования, что все то время, которое мы с ним коротали перед телеэкраном, он искал во мне свидетельства подлинной личности, – а теперь, когда я наконец заслужила его искреннюю заинтересованность, она была мне уже не нужна. Он так и не понял: Лэйси не переделала меня в лучшую или худшую сторону, она только разглядела то, что во мне уже было. Она повернула ключ, распахнула дверь и вошла.

Так я считала тогда. Так я зачастую думаю и теперь, хотя порой мне вспоминается, как я гордо вышагивала в образе Лэйси и постоянно боялась, что меня уличат в мошенничестве. Тогда мне казалось, что я не столько прокладываю курс в неизведанных водах своего тайного «я», сколько следую за Лэйси к обрыву, воплощая в жизнь любимое предостережение всех матерей: «Ты спрыгнешь, если Лэйси тебе прикажет?», где ответ – всегда «да». Лэйси нравилось меня проверять, и иногда трудно было почувствовать разницу между игрой и тем, чего ей действительно хочется. Определенные вещи считались непреложными. Курт – неподдельный, самый настоящий. Как и мы, Декс-и-Лэйси. Сакральная территория. А вот парни существуют для развлечения и выгодного взаимообмена, они лишь совокупность частей тела: языков, пальцев, членов. Бог – дурная шутка, Сатана – полезное острое орудие. Ей нравилось, когда люди считали ее опасной, вот откуда ожерелье с пентаграммой и намеки, которые она роняла в школе, – нарочито туманные упоминания об оккультных ритуалах и фазах луны. Она просто дразнила гусей: еще один способ посмеяться над плебсом, ничего не объясняя; однажды вечером, когда нас припахали нянчиться с Ублюдком-младшим, она велела мне держать извивающегося малютку над раковиной в ванной, а сама кровью от сырого стейка нарисовала на его крошечном лобике перевернутый крест, окрестив его в церкви Сатаны. Никому не полагалось знать, включая Ублюдка (особенно Ублюдка!), никому, кроме меня. Видимо, смысл состоял в том, чтобы в очередной раз проверить, как далеко я готова зайти, или тайком подложить свинью Ублюдку, насколько она могла себе позволить, или же тут был отчаянный расчет на чудо: может, она думала, что в том случае, если Ублюдок вдруг прав и Бог с дьяволом действительно ведут вечную борьбу за души смертных, она сумеет переманить на темную сторону любимого сыночка Ублюдка. Не вдаваясь в тонкости ее мотивации, я просто крепко держала Джеймса-младшего и тоном, который казался мне подходящим для разговоров с младенцами, уговаривала его не плакать. Лэйси не считала этого ребенка своим братом – или же не придавала родственным связям между братьями и сестрами никакого значения, что, по сути, одно и то же.

– Я не хочу быть ничьей сестрой, только твоей, – сказала она, и после этих слов меня уже не беспокоило, что лобик малыша в тот день вонял сырым мясом.

Она решила отметить свой день рождения на кладбище, и мы так и сделали.

– Боишься? – спросила она, пока мы шагали во тьме. Узкие аллеи петляли между рядами надгробий. Я видела каменного ангела, шпиль, окруженный каменными розами, покосившиеся и растрескавшиеся кресты, памятники с начертанными эмалью и золотом именами, тускло мерцавшие в свете карманного фонарика.

– Привидений или тебя?

– Мы обе знаем, Декс, ты жутко стремаешься, что нас поймают. – Приставив фонарик к подбородку, она осветила лицо снизу, став похожей на вампира: – Бояться здесь следует только меня.

Может, с моей стороны было глупо не испытывать страха, если не по поводу ночной вылазки, то по поводу упорства, с которым она настаивала на своем плане: прокрадемся туда со свечками и лопатами, найдем свежую могилу и устроим в ней святилище Повелителя тьмы – просто ради прикола (черные свечи, вычерченные на земле пентаграммы), чтобы хорошенько пугануть плебс.

– Лучший подарок мне на день рождения – заставить обделаться весь Батл-Крик, – заявила она, и если шутка зайдет слишком далеко, назад дороги не будет.

Она остановилась у маленького квадратного надгробия и уселась на его основание среди увядших цветов.

– Лэйси. – Возможно, я не к добру произнесла ее имя вслух, словно выдала ее некому злому духу. В рассказах, которых я больше не читала, однозначно говорилось: имя обладает властью. Его называют на свой страх и риск. – Я думала, мы ищем свежую.

Я не понимала, почему это так важно, – осквернение есть осквернение, – но она утверждала, что важно.

– Смотри. – Она указала фонариком на надгробие.

Кстати об именах.

«Крэйг Эллисон, – значилось на камне. – Род. 15 марта 1975, ум. 31 октября 1991.

Возлюбленный сын и брат.

Вперед, „Барсуки"!»

– «Вперед, „Барсуки"!»? – Кстати об осквернении. Я расхохоталась и изобразила чирлидершу. – Господи, какая пошлятина! Ты бы хотела унести в могилу звание «барсука» Батл-Крика?

Лэйси не ответила. В ее позе мне почудилось осуждение. Кто она такая, чтобы вдруг взять и присвоить себе право осуждать? Это ведь она притащила лопаты на кладбище – так почему же выходит, что я облажалась сильнее?

– Мы решили пошутить, – проговорила Лэйси наконец. – Но вдруг это не шутка? Представь,