что плебеи правы и в лесу действительно были и дьявольские обряды, и лица, раскрашенные кровью. Кислотные оргии. Если все это произошло с ним на самом деле.

– А если страной тайно правят инопланетяне? И наш мэр – вампир? А вдруг я одержима Сатаной и собираюсь высосать у тебя мозги? Ты сама постоянно твердишь, что все возможно…

– …В лесу. Ага. Точно.

И тут наконец я заметила, что она плачет.

Я встала почти вплотную к ней. Лэйси была не из плаксивых.

– Что – «точно»? – Я положила руку ей на плечо. И снова убрала. – Что?

– Ты меня любишь, правда? – Голос ее звучал ровно и безжизненно.

– Разумеется.

– И ты хороший человек.

– Ну, с тех пор, как мы познакомились, уже нет.

Шутка не прокатила. Она впилась ногтями мне в руку:

– Больше никогда так не говори!

– Да хорошо, хорошо! Лэйси, все в порядке. – Я запаниковала. Мы на кладбище, а она вдруг слетает с катушек; ей что-то нужно, а я не знаю, как ей это дать, потому что Лэйси никогда ни в чем не нуждалась. – Разумеется, я тебя люблю. И разумеется, я хороший человек. Можешь ты просто мне сказать, что происходит, и мы наконец уберемся отсюда нахрен?

Я тоже заплакала. Совершенно рефлекторно, как зевают, видя чужой зевок, или чувствуют тошноту при запахе блевотины. Странно, что тело приспособлено для сопереживания, в то время как мозгу это дается с таким трудом. Твоя боль принадлежит тебе; моя боль – мне. Я всегда боялась внушения.

– Если я прикажу тебе что-то сделать и ты это сделаешь, кто будет виноват? – спросила она.

– Зависит от того, что именно ты прикажешь, разве нет?

– Не зависит. Обстоятельства не имеют значения. Если идея моя – то и вина моя. Твоя идея – твоя вина.

– Но ведь выполнить твой приказ – это моя идея, – возразила я, недоумевая, для чего мы затеяли философскую дискуссию над могилой Крэйга Эллисона, хотя смутно догадывалась, что какая-то причина все же есть. – Я сама решаю. Я не твоя игрушка.

– Нет? Нет. Пожалуй, нет.

Я отвесила ей легкий подзатыльник:

– Что тут происходит, Лэйси? Я знаю, ужасно, что человек погиб, даже если речь о Крэйге, но ты ведь его почти не знала.

И тут же я задумалась: правда не знала? Может, здесь и кроется причина нездоровой подсознательной, яростной и беспочвенной ненависти к Никки, непрошеных слез по неандертальцу, невысказанных, непроизносимых слов, будто застрявших у нее в горле. И как только эта мысль пришла мне в голову, она сразу показалась очевидной. Неизбежной.

– Он изменял ей с тобой? Можешь мне рассказать. Я пойму, клянусь. – Я не понимала: только не с ним (его мясистые ручищи неуклюже возятся со шнурками ее ботинок); но ведь считается, что любовь зла. – В любом случае ты тут вообще ни при чем. Даже если он чувствовал себя виноватым, или ты его бросила и он спятил от горя, или что угодно, ты все равно не… – Я задумалась, каково это, совершить нечто непоправимое, и – поскольку дело было еще до нашего знакомства, – решила, что трудно, но терпимо. Уж кто-кто, а Лэйси сумеет пережить. – Даже если ты говорила ему, что хочешь умереть или вроде того, все равно ты не виновата, что он взял и сделал это. Ведь не ты приставляла ружье к его голове. Не ты нажимала спусковой крючок. Это не твоя вина.

Она взглянула на меня, пряча лицо в тени, и улыбнулась:

– Ты решила, Крэйг изменял Никки? Со мной? – Она искренне расхохоталась, и я не знала, чему радуюсь больше, смене ее настроения или собственной глупой ошибке, а Лэйси поцеловала меня в щеку: – Вот умеешь ты меня развеселить.

«Но в чем тогда дело?» – хотела спросить я, но не решилась, ведь сейчас она опять была счастлива, ведь она схватила меня за руки и закружила по кладбищу, будто вместо могил под ногами был цветущий луг, а на небе вместо луны светило яркое летнее солнце.

– Как тебе только в голову пришло, что я мола в него влюбиться.

Ее смех напоминал бормотанье ведьмы, наш танец – ритуал, для которого не нужны ни свечи, ни символы, а только горячая кровь, подступившая к щекам и пылающая в венах, да заклинание богов любви, какой-то силы, которая соединяла наши ладони и нашептывала ночному ветру: «Вы одно целое».

* * *

А потом мы зашли слишком далеко.

– Так поступил бы Курт, – прошептала Лэйси.

Спорить не было смысла. Последнее слово всегда оставалось за Куртом. Лэйси учила меня на примере Курта. Мы цитировали названия песен, как катехизис; она декламировала фразы из его интервью; мы гладили его лицо на удачу. Во всяком случае, Лэйси. Я не любила его с той же силой, и мне не нравилось, что она его любит. Водянистые глаза, неряшливые волосы и героиновый глянец – вот и все, что я видела. Но Лэйси смотрела на плакат, как на икону.

Раз уж «так поступил бы Курт», мы распахнули окно и спрыгнули в кусты. Поскольку машина слишком шумела бы, первое время мы толкали ее руками, поставив на нейтралку и больно стукаясь плечами о стволы. Когда стало можно, Лэйси дала полный газ, а я тряслась на пассажирском сиденье, сжимая в потных ладонях скользкие баллончики с краской.

Курта, говорила Лэйси, однажды арестовали за граффити с «гомосексуальной» надписью на парапете набережной, надписью большой и яркой, чтобы было видно всем работягам, по крайней мере, достаточно грамотным, чтобы разобрать написанное. Он вырос в старом лесозаготовительном поселке, говорила Лэйси, где жили сплошь идиоты, их недоразвитые мозги заполняла та фигня, которую Курт и крушил своей гитарой. А до гитары были баллончики с краской, были слова.

– У нас есть слова, – говорила Лэйси. – Этого достаточно.

– Если нас заметут, – говорила я, – клянусь, я тебя прикончу.

Кирпично-каменный, приземистый и унылый Центр подростковой беременности стоял в глубине «зоны экстренной помощи», за клиникой для приема без предварительной записи и реабилитационным центром «Восход», за домом ветеранов, где можно было разве что разжиться бесплатными пончиками на собраниях «Анонимных алкоголиков», и даже за заколоченным стриптиз-клубом, который целых три месяца жил на премиальные отцов города, прежде чем матери города добились его уничтожения. Если вам случалось дать волю грязному животному началу и сорвать дьявольский джекпот, позволив сперматозоиду и яйцеклетке сотворить чудо, значит, именно вы, давясь паникой и отчаянно листая «Желтые страницы», находили спасение на шоссе, в сером корпусе без окон сразу за сетевым кафе «По-дружески». Сюда приезжали из Батл-Крика,