новогодний подарок, а потом заплакала. Сначала тихо, позволяя слезам стекать по лицу, а потом в голос. Он ушел. Навсегда. Она его потеряла. И ангел не помог.

Ника поставила фигурку на столик и закрыла лицо ладонями.

Пашка! Он гордый. Он не простит. Не сможет. Его сказанные слова были беспощадны, но правдивы. Только… в глубине души Ника все равно надеялась, что ему окажется нужен этот ребенок, что она… что они…

И Ника зарыдала с новой силой, поэтому не сразу услышала дверной звонок. А когда услышала и стала торопливо вытирать слезы тыльной стороной ладони, поняла, что кино уже закончилось и президент начал говорить свою поздравительную речь.

А звонок продолжал трезвонить. Ну кто там еще? Ах да… подарок от Оли.

Ника тяжело поднялась с дивана и медленно поплелась открывать дверь. Зачем ей этот подарок?

Ей нужен Пашка Савельев. Слышишь, ангел? Можно обменять подарок на Пашку?

Глупый вопрос. Конечно, нельзя.

Когда Ника открыла дверь, на пороге стоял он – очень злой Пашка. Окинул взглядом Нику, отметил ее воспаленные глаза, распухший красный нос и выдал:

– Хреново выглядишь, Серова. Иди умойся.

И она пошла, тихо икая.

А он так же, как совсем недавно уже делал это, разулся, снял и повесил дубленку.

– Два пункта, – объявил вернувшейся из ванной и еще икающей Нике. – Первый: я не собираюсь отказываться от своего ребенка и имею полное право участвовать в его жизни. Второй: я не собираюсь встречать Новый год один на улице. Выпить есть?

– Чай… с имбирем.

– Годится.

А куранты уже отбивали свои двенадцать раз, за которые Пашка успел сбегать на кухню, взять чашки, разлить чай, вручить одну Нике, сделать чин-чин, соприкоснувшись фарфором, и, провозгласив под гимн: «С Новым годом!», выпить его залпом и даже закусить маринованным огурчиком.

– Мда… – протянул он задумчиво и поставил пустую чашку рядом с деревянным ангелом, – как Новый год встретишь… Так почему ты мне не сказала о ребенке?

Ника вертела в руках свой чай и думала, что ответить. А потом решила правду. Терять уже все равно было нечего.

– Не хотела грузить лишней проблемой. Я думала, что ребенок тебе не нужен.

– С чего бы?

– Ну… у тебя вся жизнь – наука, так еще со школы повелось. И тебя устраивает вольное житье, разве нет? – тут в ее голосе прорезались нотки вызова. – Если бы ты хотел ребенка, давно бы родил! Не сам, в смысле, а… нашел бы подходящую мать.

– А я, может, ему эту мать и искал, – парировал Пашка. Он сел в кресло около стола и без всякого стеснения принялся за картошку с селедкой. – Хотел, чтобы она была умная. А будет дура, хоть и юрист.

– Ну, знаешь ли… – От возмущения щеки Ники покрылись румянцем. – Пришел тут, ест мой праздничный ужин, оскорбляет…

– Слабоват у тебя праздничный ужин, Серова.

– Какой есть!

Они уставились друг на друга, оба злые, готовые наговорить кучу гадостей. И, наверное, наговорили бы, но в дверь снова позвонили.

– Ты же сказала, что никого не ждешь, – произнес Пашка.

– Гостей не жду, – уточнила Ника. – Я жду подарок.

И тут, совершенно некстати, накатила тошнота. Ника, не теряя времени, побежала в ванную, предоставив открывать дверь Савельеву. А когда, опустошив и без того почти пустой желудок, вышла в коридор, то застала немую сцену. На пороге стоял умопомрачительный красавец в дорогом пальто, с бутылкой элитного шампанского в одной руке и коробкой швейцарского шоколада в другой. Пашка, преградив ему путь в квартиру и не давая пройти, сверлил гостя недобрыми глазами.

– Серова, это кто? – спросил, обернувшись на звук шагов.

– Архимед.

– Кто-о-о? – Лицо Савельева вытянулось. – Какой на хрен Архимед?

– А-антипов.

Видимо, это что-то Пашке прояснило, потому что он вновь повернулся к гостю.

– Ты чего пришел-то, Архимед Антипов? Оделся как жених, или… – Тут его взгляд изменился, стал оценивающим, а потом и вовсе остекленел. – Ты и есть подарок, что ли? А может, ты тот, кто ей подарок сделал, а я тут напридумывал себе…

– Ника, это кто? – требовательно спросил Архимед. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном. – Мне сказали, ты не совсем здорова. Как-то странно болеешь…

Ника проигнорировала вопрос Архимеда, она смотрела на Пашку, который, похоже, сделал неправильные выводы и уже искал взглядом свою дубленку.

– Савельев, стой! – скомандовала Ника и выставила на него указательный палец. – Ты это… ты совсем уже, да? Ты чего себе придумал? Что я одновременно с двумя? Что я… Не смей, слышишь! Я его, – теперь она тыкнула пальцем в Архимеда, – с начала марта не видела. Как укатил в Питер по делам, так и все, вспомнил только сегодня. Я, может, и дура, но порядочная!

– Ну, то, что ты порядочная дура, я как раз понял, – Пашка медленно отмирал, и его лицо начинало принимать осмысленное выражение.

– Я попросил бы не оскорблять Нику, – встрял Архимед. – А ты, дорогая, могла бы не врать Ольге и прямо сказать, что завела себе нового любовника и что я…

– Опоздал, – сказал Пашка.

– Что?

– Говорю, опоздал ты, мужик, со своим шампанским, конкретно так опоздал. Так что топай обратно.

Лицо Архимеда пошло пятнами. Ника даже могла его понять. Привыкший к ВИП-обхождению, ВИП-обслуживанию, ВИП-уходу красавец-мужчина и хозяин жизни не ожидал услышать подобные слова в свой адрес от какого-то…

– Да кто ты такой? – задал вопрос Архимед. – То, что любовник, я понял. Но, видно, Нике стало совсем не везти с мужчинами, раз она пригласила тебя и…

– Павел Александрович Савельев, – устало проговорила она.

– Что? – не понял Архимед.

– Не что, а кто. Павел Александрович Савельев, – терпеливо повторила Ника. – Ученый, имеющий собственную лабораторию и международное признание, занимается разработкой новых лекарственных препаратов. Если не веришь, посмотри в Википедии. Он намного круче тебя, Архимед.

Со стороны Ники это была маленькая женская месть на его слова о ее женской невезучести.

– Больше вопросов нет? – светским тоном осведомился Савельев. – Если это все, то бывай. Ариве-дерчи.

Сказал и захлопнул дверь перед носом Архимеда. Обессиленная Ника медленно сползла по стене и села на пол. Из комнаты раздавалась перепевка песни «Три белых коня».

И уносят меня, и уносят меня

В звенящую снежную даль…

– Ну-ка, вставай давай, простудишься. Поднимайся, поднимайся… Вот так… умница… – голос Пашки был совсем рядом, а его руки подняли ее и, обняв, довели до дивана.

– Я же дура, зачем тебе такая, – совсем по-детски и с обидой пробормотала Ника.

– Это само собой, – не стал спорить он. – Дура. Зато моя.

И это «моя» вдруг изменило все. Откуда-то