же, кажется, она неожиданно начинала им проникаться. Нет, правда, что-то все же в этом кино есть… м-м-м… созвучное ее сегодняшнему состоянию души.

Ника открыла дверь, не посмотрев в глазок. Потому что приехать к ней мог только подарок от Оли. В голову почему-то сразу пришла коробка с тортом. Ника ожидала увидеть курьера, а увидела… Пашку. Он стоял в распахнутой легкой дубленке, из-под которой виднелся тонкий джемпер.

– Ну и как дача у друзей? – спросил без предисловий, пока Ника от неожиданности пыталась справиться с собой.

– А я… м-м-м… решила не ездить… немного приболела. А ты… не в Нижнем?

– Как видишь, – хмуро ответил он, глядя на Нику исподлобья.

– А как… как ты узнал, что я дома?

– Мы так и будем разговаривать на пороге или, может, все-таки меня пустишь? – в голосе Пашки не было привычных легкости и дурачества, и глаза смотрели как-то… холодно?

Нике стало не по себе, она повела плечами, будто от озноба, но все же отступила назад.

– Да, конечно, проходи.

– Ты одна? – первый вопрос, который он задал, прислушиваясь к тишине в квартире, нарушаемой только звуком работающего телевизора.

– Да.

– Кого-то ждешь?

– Нет.

Пашка в ответ кивнул и снял дубленку, пристроил ее на вешалку, разулся. Потом, что-то вспомнив, вернулся к вешалке и вынул из кармана дубленки деревянную фигурку.

– Это хорошо, – сказал задумчиво, повертел фигурку в руках и протянул Нике. – Такси заказать в такое время нереально, поэтому спустился в метро, а у перехода продавали вот это. Сказали, на счастье. Держи.

Ника растерянно взяла фигурку. Это что – подарок ей на Новый год? Вот этот резной деревянный ангел с крыльями и тонко нарисованным кисточкой улыбающимся лицом? Ангел был ручной работы, в бледно-голубом, украшенном снежинками одеянии и со светящимся фонариком в руках. Не по-настоящему светящимся, конечно. Огонек был тоже нарисован – оранжевыми и красными мазками. В какой-то момент Нике даже показалось, что ангел живой. Понятно, что сделан из дерева и умело разрисован, но в нем было столько души, словно мастер передал ангелу частичку своей, создавая эту поделку.

Ника никогда не была сентиментальной, поэтому удивилась собственным мыслям. Но еще менее сентиментальным был Пашка. Так почему вдруг такой подарок? От Савельева подобного Ника точно не ожидала.

– Спасибо, – тихо поблагодарила она.

Он лишь пожал плечами и прошел в комнату с вопросом:

– Ника, что происходит?

Это был какой-то другой, незнакомый ей Савельев, серьезный и собранный, ни тени расслабленности и всегдашнего балагурства. Зато появились вдруг строгость и требовательность. Наверное, именно так Пашка ведет себя во время важных экспериментов в лаборатории.

– А что происходит? – спросила Ника, ступив следом и практически впечатавшись в грудь резко повернувшегося гостя.

– Вот и объясни мне это. Командировка – понимаю, давление у мамы – понимаю, даже дачу, которая, как выяснилось, была выдумана, тоже понимаю. Но чтобы все сразу, одно за другим… Ты меня бросила?

– Я? – она прижала сжимающие ангела руки к ТУДИ.

– Ну не я же. Нашла себе кого-то другого? Лучше и богаче?

– Я?

Ника стояла, вдыхала в себя знакомый лимонный аромат и сходила с ума от радости. Он здесь, он приехал и не проводит новогоднюю ночь с пышногрудой блондинкой с фотографии.

Да, Пашка прав. Наверное… она его бросила, потому что так получилось, но… другой?!

– Ты с ума сошел, Савельев? Какой другой? У меня конец года, между прочим, был! И клиенты капризные, да! И дачу я не выдумала! Просто…

Что просто, Ника? Ну? Скажешь ему? Признаешься?

– … просто приболела, – закончила она тихо.

А Пашка уже внимательно оглядывал комнату и уперся взглядом в сервированный столик на одну персону, пристально изучая расставленные блюда и упаковку прегинора, лежавшую рядом.

– Ты что, никогда не болел? – задала вопрос Ника, чувствуя, как бешено колотится сердце, и надеясь, что он ничего не поймет.

Мало ли? Отравилась на корпоративе. С кем не бывает.

– Так – нет, не болел, – глухо ответил Пашка, повернул голову и посмотрел на Нику. – Когда ты собиралась мне сказать?

– Я… – она закашлялась, – я…

– Или совсем не собиралась?

Ника перестала кашлять и замерла.

– Не собиралась, – медленно, утвердительно проговорил Пашка.

И почему все знакомые Ники в голос твердили, что мужики поголовно дураки, когда дело касается женских вопросов, что им можно навешать лапшу на уши и они всему поверят? Что они ничего не понимают в беременности и не заметят ее, пока живот не начнет расти, и то могут решить, что ты просто много ела и поправилась?

Савельев, вон, сразу сложил два и два. Он явно знал, в каких ситуациях используется прегинор. Медик все-таки. Фармацевт.

– Противозачаточные таблетки, значит? – тихо, почти вкрадчиво спросил он.

И почему-то стало страшно. Ника поняла, что за вкрадчивостью прячется гнев. Настоящий, сильный гнев. Который Пашка пытается контролировать.

Отрицать очевидное было глупо, и Ника сбивчиво и быстро пробормотала:

– Я сама не знаю, как так получилось. Наверное, забыла принять, и вот… а потом не знала, как тебе сказать…

Даже ей самой эти слова и, главное, тон, каким они были сказаны, показались фальшивыми. Что уж говорить о нем?

– Да ладно, Серова, ты – и забыла? Староста до мозга костей? Гиперответственная и педантичная? Юрист с безупречной репутацией, у которого документ к документу? И вдруг надо же – какая легкомысленность. Не верю! – отрезал он.

О боже… Ноги больше не держали, горло сжал спазм. Хотелось реветь, но Ника держалась. Она тихо опустилась на диван, продолжая смотреть широко раскрытыми глазами на Савельева, а он молча сделал круг по комнате, остановился у елки, взял в руки один из шаров, начал его рассматривать.

По телевизору шли финальные сцены «Иронии судьбы», Надя приехала к Лукашину, комнату наполняла самая волшебно-новогодняя музыка, которую только можно было создать. «Снег над Ленинградом» Таривердиева.

А Пашка вдруг заговорил:

– Знаешь, я ведь помню, что ты мне сказала наутро после юбилея Надежды, про ребенка для себя и прочее… Но как-то не придал этому значения, а оказалось… Ты меня использовала, да? Просто использовала, провернула свой гениальный план и выкинула на помойку. Оплодотворил и свободен, так, что ли?

Он оставил в покое шар и повернулся к Нике: – Так?

– Нет, – прошептала она пересохшими губами, – не совсем так, я…

– Ах, не совсем? Дрянь ты, Серова, самая настоящая дрянь.

Он произнес эти слова негромко, но четко, словно впечатывая их в ее сознание, а потом вышел из комнаты. Через несколько секунд хлопнула входная дверь. Пашка ушел.

Ника сидела на диване, оглушенная, до сих пор прижимая к себе его