мужчиной, наглым, умным и чертовски обаятельным. Увез Нику на выходные в Нижний, и это были ее лучшие выходные за уходящий год. А потом провожал, стоя на перроне вокзала, целовал в распухшие после бессонной ночи губы и говорил, что через две недели будет в Москве на конференции.

– Жди меня, Серова, и я вернусь.

– И не подумаю, Савельев. Терпеть не могу самонадеянных.

Он тихо смеялся ей в губы. А она… она все-таки ждала.

И он приехал. Позвонил в дверь в десять вечера и переступил порог с тортом и тремя розами.

– Прости, раньше вырваться не удалось.

Они так и жили все это время на два города. То он в Москву по работе с обязательной ночевкой у нее, то она на выходные в Нижний, даже про ежегодный морской курорт забыла: у него на работе проблемы с побочными действиями препарата, а ей одной в кои-то веки лететь не хотелось.

Ника ничего не понимала, все в ее жизни перевернулось с ног на голову. Происходящее у них серьезно или нет? Это так долго проповедуемый ею же самой легкий, ни к чему не обязывающий роман или нечто большее? Пашка оставался самим собой, он не был похож ни на одного из ее прошлых любовников. И отношения их были далеки от давно заведенного стандарта с походами в элитные рестораны, подарками, поездками и статусностью мужчины.

Нет, так-то Пашка был, конечно, статусный. В своем роде. Не в том, что принято вкладывать в это слово в Москве. Пашка был довольно известен в собственном мире – мире медицины и науки, его труды знали и изучали за границей, у него имелась своя лаборатория (это в тридцать-то с небольшим!), и, как подозревала Ника, на него молился практически весь женский персонал Приволжского исследовательского медицинского университета. Да, она втихаря листала соцстраницы этого научного центра и его сотрудников, она видела на общих фото, какие красивые там аспирантки и лаборантки и какими влюбленными глазами они смотрят на Савельева. Ника ревновала. Как-то раз, наткнувшись на фото с очередного мероприятия, она оценила молоденькую блондинку, которую обнимал за плечи Савельев. У обоих в руках были бокалы с шампанским. Праздновали юбилей то ли профессора, то ли кафедры, и блондинка была такая довольная, такая счастливая, что Нике тут же захотелось набрать номер Пашки и устроить ему сцену.

Что-то типа: «Если ты там у себя обнимаешь всех подряд, если у тебя там сплошь молодые и красивые, тогда зачем ездишь ко мне?»

Еле успокоилась, строго запретив себе дальше бродить по Сети в поисках фотографий Савельева.

– У вас с ним просто секс по дружбе, – занималась Ника самовнушением, произнося эту фразу, как мантру, вслух целый вечер. – Полезная для здоровья вещь, и никто никому ничего не должен.

А он в половине одиннадцатого утра уже стоял перед подъездной дверью и звонил в домофон:

– Серова, открывай, я голодный и невыспавшийся.

И она проводила время у плиты, готовя ему яичницу, а потом тушила мясо с картошкой и даже поставила в духовку пирог.

Ау, Ника, ты ли это?

С ним все было не так, как с другими. И он был не такой, как другие. У Пашки не имелось «Мерседеса», по Нижнему он ездил на новом «китайце», двухкомнатную квартиру снимал и оставался абсолютно равнодушен к внешним атрибутам успешности, кроме обуви. Обувь у Пашки всегда была дорогой и удобной.

Зато когда Ника приезжала в Нижний, он обязательно, если не был занят на кафедре, встречал ее на вокзале, ужинать водил в места пусть не пафосные, но с по-настоящему хорошей кухней и всегда платил за нее сам, а в часы, проведенные вместе, почти не отвлекался на телефон, если только по очень важным вопросам. Пашка был хорошим слушателем. Наверное, именно поэтому, находясь наедине, Ника чувствовала себя особенной для него.

Или каждая женщина в компании Савельева чувствовала себя такой?

Они за все это время даже ни разу не поссорились по-настоящему. Если Ника начинала что-то высказывать (обычно из-за собственной неуверенности и ревности), он тут же гасил ее пыл дурацкой шуткой, а потом лез целоваться. Как он целовался! Это был уже не тот нескладный юноша у подъезда ее дома, неумелый и неловкий. Нике казалось, что ее никто так не целовал, даже красавчик Архимед. Хотя, возможно, все дело было не в технике, а в эмоциях. Пашка вызывал у Ники какой-то совершенно непонятный восторг. Ей нравилось ощущать его сильные жилистые руки на своих плечах, ловить запах – легкий, лимонный, слышать в голосе веселую беззаботность и даже наглость. А больше всего Нике нравились его умные глаза. Пашка Савельев – ее первая, почти детская любовь, кто бы мог подумать.

У них были совершенно непонятные отношения и жизнь на два города. Жизнь, у которой абсолютно точно нет будущего. Но так счастлива, как она была в эти лето и осень, Ника не была счастлива никогда. Ни с кем она не чувствовала себя большей женщиной, чем с Пашкой.

«Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» – любил повторять он, отлично зная, что эти строки когда-то очень давно написал Константин Симонов другой Серовой – Валентине.

Нике было хорошо с ним. Пашка всегда был «своим», а стал вдруг родным и близким, несмотря на постоянные разлуки. И она решилась. Наврала о переходе на противозачаточные таблетки, с которыми можно обходиться без презервативов. Потому что если от кого и рожать, то от Пашки.

«Хорошие гены, – убеждала себя Ника. – Ребенок будет умным».

Главное – забеременеть, главное – успеть до того, как они расстанутся, а дальше… она разберется. Как-нибудь.

Да, она обманывала Пашку, она была уверена, что ребенок ему не нужен. Во всяком случае, не сейчас, когда Савельев по уши в своей науке, лаборатории и опытах. Если бы ему это было нужно, он бы уже давно женился и завел себе парочку мальчишек. Под боком, вон, постоянно крутятся блондинки и брюнетки в белых халатах и с призывными улыбками. Может быть, когда-нибудь Пашка захочет иметь наследника, но для Ники будет уже поздно рожать, годы идут. Да и вряд ли для роли матери своего ребенка он выберет ее.

А вот Ника выбрала его и, словно чувствуя, что забеременеет быстро, что впереди у них осталось не так уж много времени, отдавалась Пашке самозабвенно, растворяясь в его руках, упиваясь им, оставляя свои следы на его длинной поджарой спине.

– Серова, да ты, оказывается, хищница, – шептал он ей на ухо после того, как все