«Прикоснись к цветку», – говорит священнослужитель.Ольшанский аккуратненько так, пальчиком дотрагивается до лотоса. И вдругчувствует… обжигающий удар. Некая огненная струя проносится по кроветокам, попозвоночнику, затылок сотрясает, как от удара кувалдой изнутри черепнойкоробки, в глазах вспыхивают круги. «Что с тобой?!» – закричал, вскочив сосвоего места, бурят в желтой одежде. Вот те, думает Ольшанский, и хваленаябуддистская невозмутимость…

– Так же внезапно, как началось, так же вдруг меня иотпустило. Выдохнув и вытерев выступивший пот, объяснил я этому человеку, чтосо мной случилось. Он выслушал со всей внимательностью и серьезностью. «Такоездесь происходит впервые, – говорит он мне. – Это какой-то знак тебе.Запомни это и всмотрись в себя».

Возможно, я бы и не обратил серьезного внимания на егослова, но совсем скоро кое-что случилось, и это «кое-что» перевернуло всю моюжизнь.

Сломался рейсовый автобус, на котором я должен был уехать.Пришлось ждать следующего, то есть до утра. «Коли не явлюсь к началу рабочегодня, – подумал я тогда, – мужики сложат на меня все маты». Ну,вернулся где-то в полдень и узнал, что изба, в которой квартировала нашабригада, ночью сгорела. Вместе со всеми, кто был внутри. Впоследствиивыяснилось, что подожгли те самые чечены, у которых мы перехватили подряд наДом культуры, – они вынуждены были податься в соседнее село, совсем нищее,и подрядиться строить коровник…

Он замолчал надолго, а потом с нажимом глубоко верующегочеловека произнес:

– И тогда я понял: все не случайно! Случайностей вообщенет! Эта сила будет хранить меня и далее, если только я не сойду с пути – воткак объяснялся явленный мне Знак. А как по-другому объяснить? Правда, тогда яеще не вполне представлял, в чем заключается мой путь, в чем моепредназначение. Смутно понимал, что выстраивается некая линия, –Ольшанский провел рукой в воздухе, словно гладил по поверхности стола, – ина ней, как звезды в созвездии, горят слова: Атлантида, Аркаим, Беловодье,Шамбала. И я стою на этой линии… Но где, в какой точке? В чем моепредназначение? И вот интерес к теме снова вспыхнул во мне. А время тогда,напоминаю, стояло советское, со всякой занимательной литературой было туго,Интернет еще не изобрели. Приходилось собирать по кусочкам, по лоскуточкам, пообрывочкам, там сям… кое-какими знаниями я обогатился, но все равно ответа наглавный для себя вопрос не получил… Однако – не было бы счастья, да несчастьепомогло. Ежели вы забыли, то напомню, что меня незадолго до перестройкиотправили на баланду. Спасибо лично Тебе.

Ольшанский задрал голову к потолку салона автомобиля,обращаясь в этот момент, надо думать, прямиком к небу.

– Юрий Владимирович Андропов, развернувший бурнуюдеятельность по отлову узбекских хлопковых баев, прогульщиков по кинотеатрам, азаодно и подпольных советских миллионеров в городах Сибири – вот кто меняпосадил…

…Рассказ Ольшанского становился путаным и щедроприправленным многочисленными подробностями, к делу отношения не имеющими,однако Сварог слушал внимательно и не перебивал, поскольку, во-первых, вопроскасался Аркаима, а во-вторых… Во-вторых, Сварог сам полагал, что все егоприключения и встречи далеко не случайны, что за всеми ними стоят некие силы. Ине обязательно бесовские…

Короче, в лагере Ольшанский пережил клиническую смерть.История вышла преглупая. Стычка в бараке между двумя зековскими группировками,он полез растаскивать. Ну и, понятно, сам получил. Здоровенный амбал с однойизвилиной в башке засадил кулачищем ему точнехонько в сердце, от ушибамоторчик-то и остановился. Потом одни говорили, что состояние, когда Ольшанскийвалялся, аки труп хладный, и не прощупывался пульс, и вообще никакие признакижизни не угадывались, – длилось несколько секунд, другие говорили онескольких минутах. Самому ему, по вполне понятным причинам, судить о том,сколько времени прошло, было бы затруднительно. Хотя он и не провалился всовершеннейшее, темное беспамятство. Отнюдь…

Не было никакого туннеля, который обычно описывают люди,пережившие клиническую смерть. Ну, или они описывают колодец… что, по сути, тотже туннель. А видел Ольшанский облака. Вокруг были одни облака, эдакиенагромождения небесной ваты, и он падал сквозь них. Падение было быстрое, нопостепенно замедлялось. Затем перешло в парение, будто летишь на дельтаплане.

Когда он выскочил из облаков, то, как из огня да в полымя,попал в густой туман, который, вопреки всем законам природы, поднимался высоко,едва не доставая края облаков. Но все же между этими слоями был просвет, иОльшанский успел кое-что разглядеть там, на земле…

Помните, господин Сварог, был такой древний эстонский фильм«Отель „У погибшего альпиниста“»? Лана вряд ли его видела, возрастом не вышлада и на других картинах воспитывалась, а вы-то наверняка смотрели – в те годылюбая фантастика на киноэкранах была гостем наиредчайшим, как наша, так изарубежная. Даже такая дурь была редкостью. Вот и у него, у Ольшанского, было какв том фильме: высокогорье, заснеженные склоны, кругом, куда ни глянь, сплошныегоры, снег, камни, безлюдье и – единственное жилище посередь всего этогоснежно-горного безмолвия. Жилище это казалось занесенным сюда сошедшей с горлавиной, занесенным ненадолго – до следующей лавины, которая смахнет его вниз.

Потом Ольшанский погрузился в густой беспросветный туман иничего не видел до тех пор, пока ноги не коснулись земли. А почувствовав подногами опору, осмотрелся и кое-что все же разглядел. Сквозь туман проступалиочертания высокой каменной ограды и смутно – темных строений. К ним-то он инаправился, сам мало понимая, зачем и почему. Впрочем, так обычно в снах ибывает…

…А туман стоял такой, что сделал бы честь любому Лондону…Еще книжка такая есть. Кто ее написал? «Я тоже, господин Сварог, не помню». Тампро то, как на весь белый свет наползает непроглядный туман, а в тумане томводятся чудовища, одно другого монструознее и злее… Так вот: в этих его,Ольшанского, видениях если и обитали некие чудовища и крались сейчас в тумане,то самое время им было выпрыгивать и вцепляться вострыми зубками, чтобы неопоздать совсем. Потому что он довольно быстро одолел расстояние до тех самыхстроений, уже подошел к высоким деревянным воротам, по краям обитым самокованымижелезными полосами, и в эти ворота принялся настойчиво стучать.

Сперва послышались протяжное шуршание, звяканье и стук,потом заскрипели воротные петли. Одна половина ворот отошла внутрь, и в проемепоказался бритоголовый человек с раскосым азиатским лицом, одетый в желтыйбалахон, какой носят буддийские монахи и священнослужители. Он огляделОльшанского, на его лице не отразилось ровным счетом ничего, бровью не повел,ни единым мускулом не дрогнул. Потом что-то спросил на незнакомом языке – ноОльшанский его почему-то отлично понял! Монах спросил, нет ли еще кого-нибудь.Отставших, заблудившихся, – вот что сказал монах. А Ольшанский ни слова непроизнес в ответ, ни по-русски, ни по-английски. Он просто пожал плечами.Бритоголовый (а не только волосы, но и брови у него были сбриты) не пыталсяболее налаживать с ним диалог, а отступил, еще больше приоткрыв створку ворот,и жестом руки показал: мол, входи, путник.