— Бедняга, — произнесла Диана, — представляю, как он начнёт облезать. Мама родная не узнает.

— Рыбалка — дело азартное, — Михаил вспомнил, как он обгорел на Бали и всю неделю пролежал с температурой. — Человек служивый, ему всё нипочём. Оклемается.

Диана улыбнулась:

— А ты? Слабенький бизнесмен? Тогда помогай мне. Положи им во фруктовницу лаймы. Только их и едят.

— Закусывают! — уточнил Михаил. Улыбнулся и обнял Диану. Ему вдруг стало так хорошо и уютно на маленькой грязной кухне с этой замечательной черноволосой девушкой. Как было бы замечательно забыть всё, что было. Не помнить, откуда он и почему здесь. Не ждать, что случится впереди. Ощутить себя человеком без прошлого и будущего. Только с ней. Только она и он. Прижал к себе. — Я по тебе соскучился!

В проеме двери виднелся сарайчик на плаву. Михаил кивнул в его сторону.

— Вот бы нам такой домик на реке. Я бы привел его в порядок. Ловил рыбу. Ты — по хозяйству. Смогли бы?

Диана не ответила, ласково посмотрела, легко шлёпнула его по заду.

Михаил выгнулся, сделал вид, что уворачивается. Затем взял несколько плодов и, ополоснув под водой, направился к столу.

В этот момент на палубу вышел «пристав». Сидевшие ахнули. Красное, как раскаленная сковородка, лицо было измазано чем-то белым. Боевая раскраска индейцев.

— Подполковник на войну собрался? — усмехнулся Кузьмин. — Что это у тебя за перманентный макияж?

Русские засмеялись. Французы недоумевали.

— Сгорел, зараза! — огорчённо произнёс Борисыч. — Надо было мази против ожогов брать, а не от комаров. Тут же громко возмутился, — Сезон дождей! Сезон дождей! Комары, гнус! Вернусь в Питер — турагенту по шее накостыляю. Пришлось выпросить у повара сметаны.

Сидевшие рассмеялись.

Михаил замер. Питер! Они из Питера! Может, даже знакомы. Лаймы выскочили у него из рук. Покатились по столу.

— Осторожно, Мигель. — Вадим поймал катившиеся фрукты. — А то без закуски нас оставишь, — Как ушица получается? К ужину будет?

В ответ у Михаила чуть не вырвалась русская речь. Вовремя спохватился.

Виталик уже стал переводить своего друга.

— Михаил растерялся — он не знал, как «уха» по-английски. Пожал плечами. Улыбнулся. — Гуд фиш!

— Посмотрим, что за гуд вы здесь из рыбы делаете, — усмехнулся Виталик, — снова что-то резво спросил по-английски. Затем переспросил. Уставился на Михаила. Тот сделал вид, что не расслышал и направился обратно на кухню.

— Точно глухой, или тупой? — обратился Виталик к друзьям. — По-английски не понимает?

— Я же говорил тебе, что он индеец, — усмехнулся плантатор.

— Скорее, португалец, — определил Кузьмин. И обратился к «приставу»: — На тебе лекарства!

Плеснул в стакан кашасы. Затем налил остальным. — Капитан сказал, как стемнеет — поплывем в джунгли смотреть змей и крокодилов. Будем здоровы!

— Хотелось бы быть! — подытожил Борисыч.

Чокнулись, выпили.

Принесли обед, и все принялись за еду.

После заката снова сидели в лодке. Капитан с прожектором и шестом на носу. Михаил за румпелем. На этот раз вели себя тише, даже русские. Словно боялись разбудить кровожадное чудовище. Яркий луч скользил по деревьям, выхватывал спящих птиц, небольших змей, ползущих по веткам. Задремавших обезьян. Теперь вода казалась густой тягучей смолой. Было страшно опустить руку — казалось, мгновенно приклеится и будет затянута в глубину. Обстановка была жутковата. Постоянно что-то нарушало тишину. Непонятные скрипы, всплески, гиканья, уханья. Кто-то скрёбся об борт лодки.

Словно щупальца или длинные когти диких зверей со всех сторон нависали ветки. Ужас наводила темнота. Все эти звуки, отсветы блики сливались в единый колдовской конгломерат воды и неба. Казалось, вот сейчас со стороны кто-то подкрадётся, вцепится и утащит. И никто не придёт на помощь в этом жутком пространстве. Вокруг всё оживёт, задвигается в безумном смертельном хороводе. Закружит лодку и начнёт выбрасывать из неё пассажиров, погружая в тягучую холодную воду. А там…

Частенько вдоль кромки воды светилась пара красных глаз.

— Крокодайл, — шептал капитан. Но все его слышали. Мотор был заглушён. Двигались, отталкиваясь шестом. Приближались к берегу. В свете прожектора кайман срывался с места и стремглав кидался в воду под шум брызг.

Туристы вздохнули с облегчением, когда взревел мотор и лодка направилась в обратную сторону.

Звать на ужин никого было не надо. Страх усилил аппетит.

Русские попросили рыбу с бульончиком — им сделали подобие ухи. Французы от рыбы отказались. Ели приготовленную пиццу и овощные салатики.

Огромное общее блюдо с жареными пираньями перекочевало на угол русских.

— Меркель, — ты нас разоришь такой вкуснятиной! — восхищался «пристав». — Неси бутылку кашасы.

Французы не пили спиртного. Наверно поэтому капитан, как правило, сидел на их половине стола. Правда, от рыбы он не отказался. Уплетал её наравне с русскими. Поглядывал на соседний стол.

Скоро французы ушли.

Свет притушили, но русские не думали расходиться. Продолжали пить. Подполковник с обожжённым лицом, измазанным сметаной, курил толстую сигару. С наслаждением дымил, поднимая лицо вверх. Его подкопчённая физиономия с красными воспалёнными веками, казалось, недавно заглядывала в ад.

Кузьмин принёс компьютер и стал что-то показывать остальным. Через некоторое время Вадим призывно махнул Гансу рукой. Пришлось идти. Ему освободили место и повернули экран. На мониторе была война. Вторая мировая. Бежала русская пехота. Гремели взрывы. В окопах сидели фашисты, отстреливались. Гестаповцы пинками поднимали их в атаку. Потом началась рукопашная.

Ганс смутился. Было страшно видеть это напоминание. Зачем русские показывают ему эту хронику? Столько лет прошло. Пьяные россияне могут легко устроить дебош. Надо позвать Мигеля. Он крикнул Меркелю, чтобы тот позвал друга Дианы. Сделал серьёзное лицо и сказал, что не стоит помнить об этой трагедии, которая принесла горе всем народам, участвующим в войне. По выражениям лиц увидел, что его никто не понял. Стал готовиться к худшему. Неожиданно в кадре появился капот современного мерседеса. Затем ряд других иномарок и улыбающиеся люди в штатском. Изображение приблизилось. Русские стали хихикать. Тыкали пальцами в экран. Там в офицерской форме стоял тот самый толстяк, что позвал Ганса к столу. А рядом и второй — тоже при погонах.

«Артисты? Они артисты?» — промелькнуло в голове. Заулыбался.

Русские стали хохотать:

— Реконстракшн! Реконстракшн!

Продолжали тыкать в экран, а затем показывать на себя.

Ганс понял. Пришло недоумение — зачем? Зачем они поднимают из памяти ту трагедию. Примеряют её на себя. Одевают кого-то в форму фашистов, ведут с ними бои. Подогревают свой авторитет победителя? Он продолжал улыбаться, но на душе стало горько и противно. Ему было не понять. Русские всегда казались для него странными.