Срочную Полинов отслужил в Афганистане десантником, потом несколько раз был в Чечне. Трудился в оружейном отделе. Внедрялся в банды. Как-то выдернул чеку из гранаты и вложил её в руки авторитета, который не поверил в легенду. Заподозрил подставу. В тот же момент бандит поседел, но согласился продать партию импортного оружия.

Полинов был сумасшедшим фаталистом. И вот сейчас прямо на глазах он оседал, пробитый пулями — бандитов или своих коллег…

— Ты почему молчишь? Ты меня слышишь? Алё! Алё?

— Я слышу, — тихо ответил Михаил.

Подумал, что нужно расспросить, как это случилось. Но какая разница. Человека нет. Друга нет. Напарника. Что ещё нужно выяснять. Теперь он один. Просто один. Один совсем…

Глухое, непроницаемое чувство вины обрушилось, погребло под собой всё. Он виноват, что не предупредил. Просил Лили. Но, что об этом. Что теперь-то. Он больше не мог ни говорить, ни слушать, ни думать. Сердце защемило.

— Спасибо, Лили, прощай! — произнес кто-то его голосом. Палец нажал красную кнопку.

Михаил — Мигель стоял и смотрел по сторонам. Видел ли он что-то? Кругом была темнота, и он не понимал, куда направлен его взгляд — наружу или внутрь самого себя. Ничего не видно ни там, ни здесь. Тьма сливалась воедино, а он оставался в центре на призрачной точке опоры, которая вот-вот должна провалиться куда-то вниз. А может, просто раствориться в пустоте. Словно крупинка сахара в стакане чая. И как тогда определить, где верх, а где низ. Словно ничего не существует вовсе. Только застывший в пространстве сгусток одиночества. Неожиданно почувствовал, что лицо его стало мокрым. Капли потекли по щекам. Он стал вытирать, удивился слезам, но это был дождь. Теплый тропический, проливной. Михаил подумал, что даже не может заплакать — кто-то делает это за него….

Услышал песню, и уже застучал колёсами столыпинский вагон, сквозь решётку окна вбок побежали жилые кварталы, новостройки, деревни, поля…

Кузьмин пел без аккомпанемента глухим надрывным голосом:

…Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чёрной планетой,

По трапу сойдешь ты туда,

Обратно возврата уж нету…

Вадим пытался подобрать аккорды. Они звучали невпопад, наскакивали друг на друга или нудили, неприятно дребезжа, пока он думал, какой звук извлечь следующим.

Борисыч, словно преподаватель музыки, вытянул руку, по очереди грозил своим друзьям пальцем и пьяно поучал:

— Ты мелодии не знаешь, а ты слов! Не «чёрной» планетой, а «чудной»! И песня опять не про нас! На Колыме крокодилов нет, а здесь есть!

— Может, тогда лучше про крокодила Гену? — встрепенулся Виталик. — Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…

Вадим обрадовался. С новой силой брякнул по струнам. Эту мелодию он знал. За столом поддержали хором:

— А вода по асфальту рекой…

На этом песню прервали. Разом остановились, захохотали:

— Вот и дождь тут как тут! Дождь пошел! По Амазонке рекой…

Этот смех вывел Михаила из ступора. Вернул к реальности. Он направился к оставленной посуде, но трогать её не стал. Просто сдвинул на край. Сел. Увидел довольные улыбающиеся физиономии земляков. Веселящихся здесь у черта на куличиках. Куда он бежал, спасаясь, сломя голову. А эти просто отдыхают. Наслаждаются. Знают ли они ощущение безудержного безумного бегства. Жуткого страха, застилающего разум, слух и зрение. Когда бросаешь всё: свое привычное жильё, уклад, друзей, любимую женщину. И бежишь, бежишь…. Спасая жизнь. Погибают друзья, а ты ничем не можешь им помочь. И только по телефону тебе передают их последний вздох.

Когда готов принять любую помощь, уцепиться за хворостинку, чтобы не потонуть. И в то же время все знаешь. Знаешь, как тебя будут искать, что предпримут. О чём, как, и кому сообщат, что напишут и куда передадут. Каждый шаг преследователей закономерен. Каждое их действие знакомо! Потому что сам делал именно так, как учили! Сам! И от этого понимания начинаешь чувствовать, как вся громоздкая тяжеленная махина правосудия неотступно монотонно надвигается и давит. Давит! Словно каток, плющит в асфальт, пластая душу, сердце, мозг.

И он, отставной подполковник, готов пресмыкаться перед этим спившимся немцем, прикидываться иностранцем…

В голове закружилось продолжение песни о дне рождения. И почему прохожие не знают, почему он такой весёлый. И кто-то играет на гармошке, а эти на гитаре. А друга нет. Последнего, настоящего друга нет и больше не будет…

Им овладела злость. Захотелось ошарашить этих самодовольных пьяных земляков. Вылить на них хотя бы часть тех неприятностей, испражнений, в которых барахтался сам, что пережил. Увидеть их растерянные лица…

Он взял чистый стакан и пододвинул к бутылке. Угрюмо произнёс:

— У меня друга убили, — и погодя добавил, — только что…

— О! Русский… Как убили? — голос Вадима дрогнул… Ушла надрывная хрипотца. Он наклонился вперед, словно прислушиваясь. Остановил звучание гитары — накрыл струны ладонью. Прижал к грифу.

И в этой растерянности «плантатора», в изменившейся интонации, наполненной внезапным участием, Михаил ощутил то далёкое брошенное, забытое родство, оставленное вместе с родиной. То единение, что помогало выживать среди лжи, заполнившей в последнее время все каналы телевидения и колонки газет. Толкало вперёд напролом, заставляло верить, что все будет хорошо.

— Ты что, русский? — спохватился Кузьмин. Приподнялся. Рука стала твёрдой — кашаса лилась ровно.

Михаил кивнул:

— Из Питера… Не предупредил Серёгу. Сбежал, как трус…

— Ну ты даёшь, земляк, — усмехнулся Виталик, — столько молчал! Видать, непросто…

— Молчал, значит надо! — скомандовал Борисыч. — Дайте парню выпить.

Михаил взял стакан. Все встали, кроме немца.

Ганс недоуменно переводил взгляд с одного русского на другого. Ему были непонятны такие резкие перемены в настроении гостей. Протянул ладонь, накрыл стакан Михаила. Голос сорвался возмущением:

— Мигель! Мигель!

Вадим отстранил руку немца. На недоуменно-вопросительный взгляд покачал головой:

— Не надо, Ганс! — и обращаясь к друзьям: — За Серёгу! Пусть земля ему будет пухом.

Некоторое время стояли молча. Затем выпили не чокаясь. Сели. Кузьмин тут же снова наполнил стаканы.

Ганс замер. Его лицо покрылось испариной, пошло красными пятнами:

— Виз ду аз росланд? Раша? — закричал он на Михаила. — Раша?

— Раша, раша, — ответил тот зло, залпом один выпил налитое. В голове зашумело с непривычки.

Немца прорвало. Он стал махать руками и сыпать немецкими словами вперемешку с английскими. Вскочил со стула. Тыкал в Михаила пальцем, пытаясь что-то втолковать. Вадим взял его за плечо и насильно усадил рядом.