У меня стойкое ощущение, что меня застукали с поличным. Мы с Сеней выглядим… экзотично, как парочка, которую застали в постели. Я представляю, какими нас видит мама. И даже догадываюсь, почему она здесь.

Не хочу оправдываться, но паника накрывает меня с головой — это невозможно контролировать. И то, что Сеня пытается меня спрятать, выгородить, немного смягчает удар.

— Надежда, — о, моя правильная суровая мамочка! — Может, ты посмотришь мне в глаза?

— Послушайте, — пытается вклиниться в её строгость Сеня, но мама сбривает его сразу.

— А с вами, молодой человек, мы поговорим позже. Может, вы отойдёте в сторону, пока я побеседую с дочерью?

— Нет, — как ему удаётся оставаться таким спокойным?!

— Нет? — у мамы брови взлетают выше крыши и облаков. Она удивлена.

— Нет, потому что я не дам вам её обидеть.

Кажется, я сейчас расплачусь.

— Мрр? — трётся под ногами Муся — наш белый парус. Или всё же белый флаг?.. Вот, кстати, у Муси ещё одно достоинство: она не орёт. Тихо мурмуркает, и каждый раз проделывает это с разными интонациями. Сейчас она словно вопрошает: а что случилось-то? Что за столпотворение и шум?

— Вот, значит, как… — мама почти на нормальный тон переходит.

— Именно так, — у Сени мышцы чётко прорисованы. Он напряжён. — Вы пройдёте в мой кабинет. Мы с Надей оденемся — вы нас с постели подняли. А потом спокойно поговорим.

Да-да-да! Он прав! Я позорно отступаю задом — пячусь и боюсь повернуться к матери спиной. Родительница у меня хорошая. И то, что она приехала сама, а не взяла на подмогу отца — большой и жирный ей плюс. Это значит, что папа пока не в курсе, что его дочь якобы куда-то влипла.

Ну, Наташка! Накляузничала. Я злюсь. Представляю, что она рассказала матери. Мама тоже хороша: по телефону разговаривать со мной не стала — приехала собственными глазами убедиться в моём низком грехопадении.

За Сениной спиной я наконец-то прошмыгнула в спальню и со скоростью сверхзвуковой ракеты переоделась. Домашние штаны и футболка. Руки у меня тряслись. Зачем-то напялила очки. Сене нравится — какой-то совершенно ненужный аргумент. Маме моей, например, без разницы, в очках я или без. Ей важно пропесочить меня.

Сеня уже одет. Мать сидит в его кресле. Гордая несгибаемая статуя на краю сиденья: прямая спина, плотно прижатые друг к другу колени. И губы у неё тоже — слишком решительные.

Я падаю рядом с Сеней на диван. Это он меня за руку усаживает. Как два провинившихся школьника. Хотя Сеня выглядит вполне зачётно. Ну, это и не его мама приехала, чтобы отругать.

— Мам, — начинаю я, ещё толком не зная, что буду говорить, но мама не даёт мне высказаться.

— Я думала, Наташка снова врёт — ваши детские баталии никак не хотят заканчиваться, и вместо того, чтобы сблизиться, вы отдаляетесь ещё больше. Но, как погляжу, в этот раз она сказала правду.

— Мам, — делаю очередную попытку прервать её горькую речь. Но мама машет рукой в мою сторону и не даёт слова вставить.

Она не кричит, нет. Это какой-то горький усталый спич. Ну, ещё бы… Плохо спала, долго ехала, мысли всякие в голове крутила. А тут — здрасьте, пожалуйста — правильная младшая дочь испортилась, как рыба в сломанном холодильнике.

— Мы с отцом радовались, что ты у нас растёшь не по годам мудрой и правильной. Гордились твоими успехами, верили, что ты обязательно достигнешь чего-то в жизни, станешь известным иллюстратором, как и хотела. Мы никогда ни в чём тебя не ограничивали, всегда поддерживали.

Этот поток бесконечен. Она ещё что-то вычитывает, сетует, сокрушается. Словно я помирать собралась или преступление века совершила.

— Может, хватит? — прерывает её Сеня. Он сжимает мою ладонь, и, может, поэтому я ещё держусь, не срываюсь.

Мать смотрит на Сеню долгим взглядом.

— Он то, чего ты хотела и добивалась? — кивает небрежно в Сенину сторону, а смотрит пристально в мои глаза.

— Мне двадцать четыре года, — зачем-то напоминаю маме. Голос у меня срывается и дрожит.

— Взрослая? — невесело усмехается мать. — Он же старше, голову тебе задурил. Что будет, когда он наиграется?

Мне хочется сказать ей, что ничего между нами нет, что Сеня — замечательный, добрый и чуткий. В отличие от моих родственников. И её в том числе. Вместо этого я вскидываю голову и смотрю на мать дерзко.

— Это моя жизнь, мам. Может, хватит меня воспитывать?

Я поглаживаю Сенину ладонь, мысленно умоляю его не вмешиваться. И он молчит, даёт нам до конца провести эту нелёгкую дуэль слов и взглядов, молодости и опыта.

Мать несколько долгих секунд молчит, а затем хлопает ладонями по коленям, словно принимая важное решение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну, вот что, взрослая моя дочь. Собирайся, мы едем домой. Будем считать, что столица тебе не покорилась. И дома можно много чего добиться. А в век компьютерных технологий и Интернета совершенно не обязательно торчать в городе, который ничего не даёт, кроме опустошения и соблазнов.

Домой?! Теперь, когда у меня только-только начало всё налаживаться? Когда я пережила изгнание из компании № 1, нашла работу в «Тау-Плюс», когда у меня что-то начало получаться, когда я пережила выселение из съёмной квартиры — домой?! Ну уж нет!

— Никуда я не поеду! — заявляю твёрдо.

— Ты хочешь, чтобы я приехала с отцом? — бьёт мать запрещённым приёмом.

Отец у меня строгий. И не таких широких взглядов, как мать. Будь он сейчас здесь, меня бы выволокли из квартиры и мы бы уже были на полпути к дому. Слава богу, что Наташка с папой друг друга не переваривают, а мама решила самостоятельно всё выяснить — я в который раз благодарю высшие силы за наши непростые семейные отношения.

От отчаяния и желания бороться до конца, на меня снисходит бешеная решимость отстоять своё право жить так, как хочется мне. Я не кукла, чтобы таскать меня туда-сюда и поучать!

— Мам, я хочу, чтобы ты меня услышала, — чеканю каждое слово. — Во-первых, ни ты, ни отец не имеете права так со мной поступать. Я совершеннолетняя давно. Во-вторых, я останусь здесь, буду работать и двигаться к своей мечте, как и хотела.