– Прости за эту сцену, – произношу я.

Подскочив от неожиданности, Том с грохотом бьется головой о подвесной шкафчик над мойкой и взвывает от боли.

– Черт! Извини, извини! – Я подбегаю к нему и, руками пригнув его голову, ладонью потираю его макушку. – Бедный Том! Прости меня, пожалуйста, пожалуйста, прости. Я не нарочно, честное слово, так получилось.

Я путаюсь в словах и имею в виду вовсе не его ушибленную голову. Какое счастье иметь возможность произнести это вслух!

– Обычно я твои шаги за милю слышу. – Том горбится, и в его голосе звучит неподдельная мука, потом он вновь распрямляется в полный рост, и моя рука соскальзывает ему на плечо. – Не подкрадывайся ко мне так больше.

Он прислоняется к мойке, а я прислоняюсь к нему. Он, похоже, не замечает этого, растворившись в своем личном мире боли и прижав руку к виску. Я пытаюсь отстраниться, но вторая его рука обхватывает меня за талию.

Отсюда, с этой новой перспективы, мне открывается вид на изгиб его шеи и мощный бицепс. Его идеальные белые зубы закусывают нижнюю губу. Со стороны боль практически неотличима от наслаждения. Как ему удается быть таким грациозным, несмотря на свои внушительные габариты? Микеланджело схватился бы за долото.

А я? Руки у меня так и чешутся схватить камеру. А этого со мной не случалось уже очень-очень давно.

Если бы у меня была возможность созерцать этот вид на регулярной основе, если бы я могла стоять между этих колен, когда захочу, то не отлипала бы от него. Чем Меган вообще думает? Меня аж всю передергивает от досады. Она делает ту же самую ошибку, что и я в свое время. Она не понимает, какое он сокровище. Может, стоит попытаться каким-то образом это до нее донести? Но как это сделать, чтобы не выглядеть в ее глазах психопаткой?

Я четко улавливаю мгновение, когда его боль отступает и он осознает, что наши тела прижаты друг к другу. Он отстранился бы, но ему некуда. Я отстранилась бы, но его рука обвивает мою талию и превращается в захват.

В детстве мы с ним постоянно сидели бок о бок на заднем сиденье автомобиля в долгих поездках, но никогда еще нам не доводилось оказываться так близко лицом к лицу. Теперь я могу в мельчайших подробностях разглядеть все: и леденцово-прозрачные фасетки его глаз, и коричневую, как крошки тростникового сахара, щетину на подбородке. Он такой восхитительный, что у меня перехватывает горло.

Том бросает на меня такой взгляд, что мне становится не по себе.

– Ты, кажется, собиралась уезжать.

– Я захотела вернуться и попросить прощения. – Я обнимаю его. – Ты так закрыл дверь, что мне стало грустно и захотелось сказать тебе, что я постараюсь исправиться.

– В каком смысле исправиться? Как «так» я закрыл дверь?

Вторую руку Том кладет мне на плечи, а ноги скрещивает позади моих пяток, так что теперь он обнимает меня всем телом. Теплым, мягким и сильным. Я думала, что мой матрас – это рай, но это было до того, как я попробовала полежать на этой широкой груди. Ну и как я теперь буду себя от него отдирать?

Я вдыхаю аромат его пахнущих свечами с именинного пирога феромонов. Мне очень хочется знать, чем, черт побери, пахнут его кости. Нет, пожалуй, стоит начать с его ДНК и двигаться оттуда.

– Ты закрыл дверь так, будто смирился с тем, что я не вернусь, – произношу я прямо в его мускулистую грудь. – Я хочу попробовать быть как ты. Полностью, стопроцентно честной. – На мгновение я замираю над пропастью, но потом все-таки решаюсь. – Это самое лучшее объятие за всю мою жизнь.

Его сердце под моей скулой бьется сильно и ровно. Я хочу, чтобы оно билось вечно.

– Ну да, это очень даже неплохо, – соглашается он со смешком в голосе.

Ну и как я могу внести свой вклад, если он делает всю работу за меня. Я крепче сцепляю руки и прижимаюсь к нему еще сильнее. И снова создается ощущение, что вокруг нас разрастается золотой пузырь. С другими мужчинами я никогда не испытывала ничего такого. Я знаю, что это: радость. Кольцо его рук – единственное, что не дает мне воспарить над полом. Мне хочется слегка запрокинуть голову, чтобы посмотреть, чувствует ли он то же самое.

Том улыбается при виде испытующего выражения на моем лице.

– Абсолютная честность от Дарси Барретт? Я этого не перенесу. И потом, я не настолько честный, как ты думаешь.

Его сияющее выражение слегка меркнет.

Я самую чуточку отстраняюсь:

– Почему ты вечно пытаешься убедить меня, что ты не идеален? Для меня ты такой и есть. Само совершенство. Поверь мне, я произвела всемирную перепись. До тебя не дотягивает никто.

Его руки скользят по моей спине вверх.

– Как я могу заслуживать абсолютной честности со стороны Дарси Барретт, равно как и ее слепой веры в меня? Я не идеален. Не знаю, что я буду делать, когда до тебя это дойдет. – Он сглатывает и изо всех сил старается переменить тему. – Ох, боже, какая у тебя шея! Я пока так и не привык к твоей новой стрижке.

Его теплая ладонь ложится на мой затылок, и внутри у меня словно зажигается лампочка.

Руки на моей коже – мой способ подзарядки. Так было всегда. Может, у всех близнецов так? Или, может, это потому, что я целую неделю провела в инкубаторе? Я не знаю. Знаю лишь, что такая уж я уродилась. Ощущение чьего-то тела рядом с моим заглушает мою тягу к безумствам, ну а большие шершавые ладони Тома – это уже следующий уровень.

Я знаю, что мои глаза, наверное, чернеют и становятся сумасшедшими, но все равно трусь затылком о его ладонь и издаю звук, больше всего похожий на какое-то потустороннее мурлыканье. Он реагирует мгновенно. Я отшатываюсь, и по коже у меня разбегаются ледяные мурашки. Вид у Тома становится шокированный, как будто я только что у него на глазах отрыгнула комок мокрой шерсти.

– Прости, прости. – Я прижимаю руку к тому месту, где только что была его ладонь, и принимаюсь энергично его растирать. – Ну, вот такая у меня фишка.

– Шея? – слабым голосом спрашивает он.

– У меня голодная кожа. Мне постоянно хочется, чтобы кто-нибудь меня трогал.

У меня что, на животе фантомный синяк? Может, его тело самым подлым образом оставило на моем отпечаток? Наверняка нет. Ну и что я делаю? Порчу такой прекрасный момент.

– Пожалуй, поеду-ка я лучше к Трули.

Я открываю коробку с пиццей и беру себе кусок. Пицца – отличный инструмент для перезагрузки. Я впиваюсь в нее зубами и принимаюсь сосредоточенно жевать. Том не произносит ни слова. Он просто окаменел.

– Скажи что-нибудь, – прошу я, проглатывая пиццу. – Скажи, что я чокнутая, и не будем больше об этом.

– Поэтому тебе нужен Винс? – Он пытается прочистить горло, но выходит у него что-то более похожее на рык. – У тебя голодная кожа? Что вообще это значит?

Я вгрызаюсь в пиццу, не сводя с него глаз: