Эта мысль показалась спасительной, избавляла от невыносимых объяснений, от покаяний, от вида этого мужественного благородного лица, изуродованного страшной болью.

– Признаться, я не понял этот французский спектакль. Ничего не говорят, только жесты, движения. Должно быть, это современно, модно. Но я старомодный человек, люблю пьесы Чехова, Островского. Ты понимаешь это новое искусство, а я нет. Должно быть, тебе скучно со мной?

– Ну что ты! Ты все очень тонко чувствуешь. У тебя прекрасная интуиция, – сказала и испугалась, что он своим тонким чувством, своей проницательностью угадает ее ложь, разоблачит ее притворство, и ей снова стало ужасно.

– Я вижу, ты встревожена, огорчена. Не находишь себе места. Что тебя мучит, Оля?

– Ничего. Замоталась. Всякие люди, всякие встречи. Много глупого, много пустого, – сказала и вдруг подумала, что ничего ему не скажет, ни в чем не признается. Пусть думает, что его ребенок. Ходила молиться к иконе. Вымолила. И теперь у них есть ребенок, есть сын.

– Я что подумал, Оля. Ну если нам Бог не дал ребенка, если со мной такое несчастье, давай возьмем ребенка из приюта. Столько детей остаются без родителей. Возьмем с тобой сына, станем воспитывать, любить, как своего, а он никогда не узнает правду. Будет считать, что ты его мать, а я отец. Давай возьмем?

А в ней вдруг такая боль, такая вина, такое сострадание – к мужу, к Челищеву, к нерожденному ребенку, которого в этой жизни уже поджидают беды, злые люди, подстерегают, торопят родиться, чтобы наброситься на него, причинить боль, погубить. И такое бессилие она испытала, такую муку и непонимание себя, что задохнулась и разрыдалась, громко, неутешно, с обильными слезами.

Окладников обнял ее, гладил по голове:

– Родная, не надо. Все будет у нас хорошо. – Ее слезы лились ему на руки, он вытирал ей глаза, говорил: – Вот вернусь, возьму отпуск. Поедем ко мне на родину, в Оренбург. Увидишь, наконец, мой родной дом, моих родителей. Простые добрые люди. Отец – сельский учитель, мама работала сельским бухгалтером. Они тебе понравятся. Покажу тебе места, где рос. Покажу дерево, на котором висели качели, там до сих пор осталось кольцо. Покажу табуреточку, которую сам смастерил и украсил ее пуговицами из маминой коробки. Там было много красивых пуговиц, от ее, от бабушкиных платьев. Я ими украсил скамеечку, волшебную. Когда я на нее садился, загадывал желание, оно непременно сбывалось.

Ночью, когда он спал и она слышала его спокойное дыхание, ей было так тяжело, такое было кругом несчастье, и только в ней глубоко не остывало тепло. Что-то незримо, тихо взрастало.

Наутро она провожала мужа до машины, которая унесла его в Чкаловское, на военный аэродром.

Учения проходили под Псковом, у самой эстонской границы. Войска ОДКБ, стран, заключивших договор о коллективной безопасности, прибывали на полигон, расположенный среди заснеженных синих лесов, белых полей, волнистых холмов, склоны которых начинали лысеть, желтеть, покрываться проталинами. Отдельно, по опушкам лесов, разместились казахи и белорусы, таджики и киргизы, армяне и русские десантные части. Замаскированные лапником и сосновыми ветками, прятались танки и установки залпового огня, покрашенные в белый цвет, стояли батареи самоходных гаубиц. Блиндажи, землянки и кунги дымились, согревая солдат. Командные пункты и линии связи скрывались под ворохами снега и мха. Застекленная вышка со множеством телефонов, мониторов и раций возвышалась на склоне, откуда открывалась панорама будущего сражения.

Командующий Западным военным округом, плотный, тяжеловесный, в полевой форме, с зелеными генеральскими звездами, ставил перед офицерами задачу.

– Товарищи офицеры, докладываю. Данный план разработан в штабе ОДКБ и утвержден в штабе Западного военного округа. В одной из стран ОДКБ, условно именуемой «Лесная Республика», происходит «оранжевая революция», спровоцированная Западом. На улицы городов выходят толпы смутьянов, обработанных тотальной пропагандой. Идут митинги, беспорядки, захват правительственных учреждений. В толпы протестующих внедрены бандгруппы с оружием, военными советниками из сопредельных враждебных стран. Начинаются боестолкновения, попытки насильственным путем свергнуть законную власть. Органы правопорядка не справляются и отступают. «Оранжисты» захватывают город за городом. Им на помощь из-за рубежа движутся военные контингенты враждебной сопредельной страны. Правительство Лесной Республики обращается к ОДКБ с просьбой о помощи. Контингент ОДКБ высаживается в охваченной беспорядками стране, блокирует бандформирования и приступает к их уничтожению. Силы враждебной регулярной армии, бронетехника, вертолеты, спецподразделения нарушают границу Лесной Республики и вступают в бой с войсками ОДКБ. Противник остановлен на рубеже обороны, подразделения ОДКБ удерживают вражеский натиск. На помощь обороняющимся движется контингент одной из дружественных стран. Танковые полки, батальоны десантников, самолетные и вертолетные части. Завязывается сражение, в результате которого противник разбит, вытесняется за пределы Лесной Республики. Товарищи офицеры, прошу приступить к выполнению боевой задачи.

Указка командующего перестала летать по карте. Офицеры расходились, занимали места в командных пунктах, готовили к сражению артиллерию, авиацию, танки.

Окладников, готовивший операцию, колесивший по полигону, утопая в снегах, незамерзших болотах, проверяя боевые порядки, знал, что учения – это огромная, среди лесов и холмов, игра, с предрешенным итогом, в которой проверяется управляемость войск, способность к слаженным действиям национальных армий, выносливость людей и техники. Но в этой игре таилась угрожающая реальность смуты, военных столкновений, большой войны, медленно созревающей, как чудовищный уродливый плод, готовый сорваться с хрупкой гнущейся ветки. Окладников своей волей, интеллектом, всем опытом военной судьбы был готов удерживать этот плод, не дать обломаться ветке.

Холмы и леса дрожали от страшных ударов. Мерцали кровавые глазницы далеких взрывов. Ревущие, со свистом мчались реактивные снаряды, прорубая в воздухе огненные дыры. Танки выходили на рубежи огня, гулко и грозно отстреливались, отступали, и их место занимали другие. Шли в воздухе эшелоны штурмовиков, окружали себя бенгальскими вспышками ложных целей.

Перетряхивали окрестную равнину, как перетряхивают одеяло. Двигались по дорогам бронеколонны. Из вертолетов, идущих на бреющем, высаживались десанты. Висели в воздухе осветительные мины, и по ним стреляли из переносных зенитно-ракетных комплексов. Пехота на плавающих боевых машинах форсировала реки. Враг, отступая, взрывал мосты. В небе повисли черные грибы, напоминающие ядерные разрывы.

Противник переходил к контратакам, наносил фланговые удары. Части маневрировали. Какофония огня и грохота, стремительных перемещений, вихри брони были управляемы. Были схваткой интеллектов, темпераментов и прозрений, состязанием воли и творчества. И ведя управление боем, наблюдая текущие над горизонтом дымы, стремительный росчерк штурмовика, далекую, в снегах, цепочку бегущих десантников, Окладников с леденящей ясностью, остановившейся мыслью подумал, что когда-нибудь в подобном сражении он будет убит.