Майк весело присвистнул, и я сердито вскинулась, вырывая ладонь. Хотелось хорошенько встряхнуть его, чтобы очнулся и признал реальность угрозы! Ну что он, в самом деле!..

Он откинулся на спинку стула, примирительно поднимая руки.

- Твоё беспокойство очень трогательно, Виллоу, но ты сильно переоцениваешь возможности этих ребятишек. Они мне ничего не сделают.

- Как ты можешь быть в этом уверен! - Я задела локтём нетронутую тарелку со своей порцией стейка с салатом, и она зазвенела по столешнице.

Майк смотрел на меня с раздражающей снисходительностью взрослого человека перед ребёнком. На сколько он вообще меня старше? Лет на десять?

- Уверен, Виллоу, - мягко произнёс он, едва стих грохот. - Я тебе обещаю.

Я упрямо качнула головой, сгребая со стола посуду, чтобы оправдать свой уход от разговора.

Родители, Верити, дядюшка Адам, даже Паук - они все мне что-то обещали. Заботиться, защищать, быть рядом, но главное - жить. Никто не вправе давать такие обещания.

Я давно стала подозревать, что судьба принимает, как вызов, все наши клятвы.

И вновь не довелось договорить. Мучившие меня вопросы остались витать в воздухе. Сначала Майк забрался в закрытую сеть и долго с кем-то обменивался сообщениями. В конце концов, ушёл спать, почти дружески пожелав спокойной ночи. Я и сама давно бы легла, хоть и не моталась по городу почти сутки кряду. Поэтому я не стала привлекать к себе внимание, а только возвратила пожелание и ушла к себе.

Майк не воспринимает всерьёз угрозу, исходящую от людей, ведущих уже приносящую успехи борьбу с хозяевами Эсперансы. И не воспринимает всерьёз меня, по крайней мере этот вопрос можно считать закрытым.

Что в действительности он имел в виду, говоря о том, что не отдаст своему хозяину? Кто я для него? Привлёкшая внимание говорящая игрушка, диковинка, которой заинтересовался сам Папа? Ответственность, от которой, следуя твёрдому принципу, Майк уже не может отказаться? Тепличный цветочек, который случилось однажды пожалеть? Милый ручной зверёк, преданно ждущий в пустом доме? Наверное, даже таким, как он, порой бывает одиноко. Так завёл бы себе собаку, что ли.

"Маленькая глупая девчонка", - он ясно дал понять, кем меня видит.

Ужасно захотелось, подтверждая характеристику, хотя бы попинать диван, но вместо этого я только прошлась по комнате. Привязанность, которую прививал к себе уже мёртвый Красавчик, пичкая изменяющими восприятие таблетками, была совершенно иного рода. То была игривая одержимость прикормленного зверька, назойливая, почти бездумная. Теперь же были ясные, легко определимые чувства: горечь, обида, немного злости. Что ж, и с этим можно жить.

Я отворила шкаф и, движимая неким странным желанием, выбрала нечто шелковистое и ажурное, чему даже названия не знала. Быстро скинула одежду и проскользнула в это невесомое. Вещичка провела собой по коже, холодя, вызывая армии мурашек. Я провела руками по груди и животу, по облитому этой прохладной, млечной нежностью телу.

- К тебе-то он, конечно, не относился как к докучливому ребёнку, - произнесла вслух, обращаясь к этой роскошной вещи как к реальной собеседнице.

Лунное свечение молоком втекало в большие окна. Было так непривычно ярко, что мелькнула ленивая мысль подняться и закрыть жалюзи. Вместо этого только выше натянула покрывало.

Должно быть, она была очень красивой. И умела носить красивые вещи. А ты просто маленькая глупая девчонка, Виллоу...

Сознание кануло в разлитое вокруг мерцающее молоко.

Крадучись пробираюсь между расписанных граффити стен, захламлённых тупиков. Страх, не идущий в сравнение с тем, что сопутствовал при вылазке в Рай, щурится из подворотен, толкает в спину.

Высоко над головой проносятся два гравимобиля, гремя искажённой расстоянием и скоростью музыкой. Вдалеке мигают по большей части неисправные неоновые вывески увеселительных заведений. Узнаю рабочие кварталы Чистилища. Я-во-сне непрерывно озираюсь. Когда ворон садится на мусорный бак, с грохотом захлопывая крышку, сердце едва не выпрыгивает из груди. Слёзы мгновенного облегчения туманят взгляд. Замахиваюсь на птицу, но ворон и не думает взлетать, только издевательски каркает вслед.

В череде клонированных ангаров и гаражей сразу отыскиваю нужный, ничем не выделяющийся среди прочих. На бетонном ограждении напротив кто-то каллиграфическим почерком вывел полутораметровые буквы "НАДЕЖДА" и перечеркнул чёрной чертой.

Отворачиваюсь, вжимаясь в жестяную, прогретую за день стену. Торопливо стучу по прорезанной в металле двери.

Он открывает почти мгновенно, точно только и ждал сигнала. Проваливаюсь в глубь ангара, вжимаюсь в грудь под форменной пропахшей бензином рубашкой. Он запирает дверь, чуть сторонится, позволяя войти дальше.

Во мне разливается пульсирующее тепло, при едином взгляде всё внутри превращается в подтаявшее масло.

Всем своим существом я люблю этого человека.

Самая обычная мастерская, заставленная разной степени исправности и побитости гравимобилями, несколькими допотопными автомобилями, запчастями от тех и этих, механизмами, банками с краской, - разве что довольно чистая. Во сне мне нет дела до окружения, важен лишь человек в нём. Решаюсь и с сильно колотящимся сердцем целую его в губы, со всей самоотдачей, на которую способна. То есть, абсолютно на всё.

Он тотчас поддаётся напору. Горячие, вмиг пересохшие губы ответно приникают к моему рту, перехватывая инициативу. Руки охватывают моё тонкое тело, втискивают в мужское, жёсткое.

Стягиваю с него бандану, вдеваю пальцы в отросшие волосы на затылке. Мы перемещаемся по мастерской, попутно задеваю какое-то ведро, а он едва не сбивает плечом стенд с инструментами.

Мне-во-сне странно и весело. Задыхаясь, немного отстраняюсь, придерживаю качающийся стенд. Человек, которого я люблю, замирает напротив, следя шальными глазами, странный, не такой, как всегда, но всё тот же, нужный. Выгибаюсь в тесном пространстве между стеной и его телом, через голову стаскивая платье.

Он накрывает мои руки ладонями, загрубевшими от работы, с въевшимися в кожу пятнами, потерянно шепчет:

- Ты достойна лучшего, Ханна...

Как будто убогость обстановки имеет для меня значение!

- Чего лучшего? - спрашиваю с горечью. - Звания очередной, без счёта, подстилки этого бандита, подмявшего под себя весь город?

Он отступает, мрачнея. Закидывает за голову сцепленные в замок руки. Принимается ходить по гаражу, словно пол посыпан раскалённым песком и жжёт подошвы даже сквозь тяжёлые армейские ботинки. Обречённо привалившись к шершавой стене, наблюдаю за его тщетными попытками успокоиться. На деле он только сильнее растравливает себя.