Думаю о дядюшке Адаме, о его прощальных словах, что не восприняла тогда всерьёз... да что там, сочла старческой блажью. Сейчас мне до боли стыдно за те свои мысли. Кажется, что дядюшка Адам и со смертью не оставил меня, несмотря на моё неверие. Кажется, что его душа, вспорхнув в облаке пепла, коснулась тогда ещё ненавидимого мною Майка, вдохнула в него крупицу доброты ко мне.

- А знаешь, - признаюсь на волне всё той же головокружительной откровенности, - ведь мне тебя напророчили. - Майк необидно усмехается. - Не веришь?

- Это ты у нас волшебница.

- Волшебница... - грустно смеюсь. - Немного толку от моего "волшебства"... - Осмелев, касаюсь его плеча. - Спасибо тебе за всё... Но почему... почему ты так добр ко мне?

Он сидит молча, подтянув под себя одну ногу и опустив сплетённые в замок кисти на колено другой. Отставленная кружка с недопитым кофе уже не парит. Щёлкает колёсико зажигалки, дрожащий огненный язычок высвечивает чуть опущенный уголок сжатых губ и рубцы ожогов. Теперь меня поражает собственная реакция на его внешность при нашей первой встрече. Сейчас могу думать только о том, какой боли стоило появление этих отметин.

- Я знал одну женщину, - говорит он спустя некоторое время, за которое успеваю решить, что уже не услышу ответа. - Ей причинили ужасную боль. А я не сумел ей ничем помочь, хотя был должен. - В сигаретной дымке извивается что-то тёмное, горьким ручейком втекает в мой хрупкий мирок. Майк ставит на колено локоть руки с тлеющей сигаретой. Добавляет без выражения. - Вы с ней чем-то похожи.

- Эта женщина... та, которой ты проспорил татуировку?

- Нет, - легко, словно очнувшись, усмехается Майк и стряхивает пепел. - По части причинения боли она сама профи.

Не зная, что на это ответить, могу только кивнуть. По меньшей мере, теперь известен ответ, и мотивация, которую можно счесть достаточно убедительной. Откровенность - ценный дар.

Для него я - искупление. Второй шанс. Не могу сказать, что знание это из тех, что делает счастливым. Но и я сама такова, что принимаю добро с благодарностью. Я умею довольствоваться тем хорошим, что дарит судьба. А это - хорошее. Смею ли мечтать о лучшем? Разве только мечтать.

- Откровенность за откровенность, - предлагаю с несвойственной мне смелостью.

- Это игра такая? - смеётся Майк, но, кажется, заинтригован.

Кому игра, а кому...

Меня словно сам чёрт в бок подпихивал. Закусив нижнюю губу, осторожно подняла руку и провела кончиками пальцев по его лицу. На мгновение показалось, что Майк отшатнётся. Но он не пошевелился и руку не убрал, только наблюдал за мной с тем же внимательным спокойствием, что и всегда. Какую бы игру я ни затеяла, на самом деле вёл всегда он.

- Не надоело?.. - вместо голоса получается шёпот, и губы пересыхают от нечаянной дерзости. Кожа местами неровная, бугристая от шрамов. Разумеется, шрамы никуда не исчезли. Я просто перестала замечать их. Порой и вовсе не видела, когда что-то иное в нём - скорее внутреннее, чем внешнее - обращало на себя внимание. Под чуткими подушечками - шероховатость маски... наткнулась на край, поддела ногтём... тонкой кожи на запястье касается ровное, ни на миг не сбившееся дыхание. Вопросительно заглядываю в строгие серые глаза напротив: позволишь?

- Не испугаешься? - всё же усмешка получается принуждённой.

Отчаянно трясу головой. Не испугаюсь. Не имею права. Я всегда обладала живым воображением и успела "просмотреть" целую галерею лиц. Ад изобиловал увечьями и мутациями, поэтому я сомневалась, что увиденное меня поразит. Хотя ужасно нервничала и уговаривала себя: только не показывай вида, Виллоу. И, ради всего святого, не вскрикни, не охни, не отшатнись... Когда любишь, то всецело, без поправок и ограничений.

Я ошиблась. Переоценила своё умение контролировать себя. Да и самовнушение оказалось недостаточным. Я и вскрикнула, и отшатнулась, и ладони ко рту прижала. И причиной тому был не ужас, не отвращение, даже не сострадание. А та эмоция, которую совсем не ожидала испытать.

Изумление.

- Но... зачем?..

Логика, здравый смысл подсказывали иное, готовили к определённой реакции... я обманулась. Прятать под маской гораздо худшее уродство, чем то, что выставлено на обозрение, - это естественно, этого и следовало ожидать. Но скрывать нормальное человеческое лицо, выпячивая напоказ шрамы, - в чём здесь смысл?

Майк взъерошил ладонью и без того растрепавшиеся волосы, откинул со лба вьющиеся пряди, не разрывая взгляда. Угол чётко очерченных губ едва заметно подрагивал, точно он не мог определиться, улыбнуться ему или сохранять серьёзность. Я с жадностью изучала его лицо, надеясь, что сама при этом выгляжу не совсем уж откровенно комично.

Я так растерялась, что даже не понимала, можно ли счесть его красивым... если не принимать во внимание никуда не девшиеся ожоги на щеке и подбородке. В его лице не было эталонной правильности черт, отличавшей Красавчика... привлекательная обёртка, которая вскоре перестаёт иметь значение; обманка, сквозь которую проступает внутреннее уродство.

Это было резкое, выразительное лицо из тех, что обращают внимание в толпе: высокие скулы и тени щёк под ними, тонкий нос, которому давний перелом обеспечил хищную горбинку, чересчур светлые, цвета ртути, глаза, глубоко посаженные, с опущенными уголками, что придавало их взгляду какую-то грустную ироничность. Странно, но я не могла дать ему адекватную оценку, от потрясения ли, что мои ожидания так странно не оправдались, от растерянности, что впервые вижу того, с кем прожила бок о бок несколько недель, или от того, что привычные мерки привлекательности имеют ничтожно мало значения в отношении человека, в которого уже умудрилась влюбиться буквально вслепую... Красивым или нет - его лицо уже не вытравить было из моей памяти, даже единожды увиденное.

- Зачем же ты...

- Чтобы не забывать. - странно ответил он и жёстко прибавил: - Глупые мальчишеские клятвы.

От этих слов нехорошо потягивает сердце. Я слишком хорошо могу понять, что глупые мальчишеские клятвы даются тогда, когда держаться больше не за что.

- Ни лица, ни имени, ты ничего себе не оставил. - Мой голос рвётся, садится до шёпота. - Словно и... не живёшь.

Он протягивает руку, повторяя мой недавний жест. Горячая ладонь обхватывает моё лицо, палец медленно проводит по щеке. Моё глупое сердце пропускает удар и, кажется, хочет отрастить крылья и вылететь вон. Замерев, смотрю широко распахнутыми глазами... и отшатываюсь, когда браслет комма возле моего уха разражается серией требовательных сигналов.

На щеке остаётся призрачное тепло.

Майк за секунду просматривает сообщение. Пока я пытаюсь собрать себя в нечто относительно цельное, он уже на ногах и лениво потягивается.

- Долг зовёт, - шутливо оправдывается, застёгивая манжеты на рубашке.

Всего секунда - и, словно ни бывало, я вновь чувствую его иначе, насмешливо-отчуждённым, как в то утро на крыше, когда он прилетел забрать меня... или даже ещё раньше, плавящимися в наркотической дымке вечерами в доме Красавчика.