Набраться наглости и спросить Майка о его младшей сестре? Иначе почему он...

Какая же ты, Виллоу... да-да, то самое.

- Сны - это, ну, знаешь, такая странная штука, когда видишь то, чего не было. Или то, что давно прошло. - Его ровно звучащий хрипловатый голос сглаживает что-то очень глубоко внутри, пока ладонь проводит по спутанным волосам.

Майк пытается приподнять мою голову, но я только ниже склоняю лицо, утыкаюсь ему в ключицы, и он не настаивает. Не хочу смотреть ему в глаза сейчас, когда от моей защиты не осталось ничего, он внимательный, он всё поймёт. А я не готова увидеть его реакцию на моё невольное признание, не теперь.

- Что тебе снилось, расскажешь?

Образы невероятно яркого, как не бывало с детства, сна вновь захлёстывают, но теперь, когда есть надёжная опора рук и плеч, я могу выстоять.

Сон, начавшийся тревожно и волнующе, завершился худшим кошмаром, который я могла... да, пожалуй, и не могла, вообразить. И даже начало... логичней, если бы мне приснился Майк, а не тот незнакомый мужчина... Дэнни. Дэнни Каллахан. Чувство потери и гнева так велико, словно бы он был реальным человеком, а не вымыслом, человеком, чья утрата ударила так же больно, как смерть Адама и Паука... и чья гибель была многократно ужасней.

Сон, словно наяву пережитое, едва пережитое, вновь наводняет сознание. Пытаюсь сдержаться, но почти тотчас вновь начинаю плакать, и рассказ выходит таким сбивчивым, что сама себя едва понимаю. Поэтому неудивительно, что из моих сдавленных всхлипов Майк выяснил для себя одно.

Сомкнувшееся вокруг кольцо рук каменеет.

- Кто? - прошептал он. - Кто?!

Теперь уже до меня не сразу доходит суть вопроса. Наконец, вспоминаю Хиляка, но причинённое мне зло проходит пунктиром, это зло заслонено многократно превосходящим, необратимым - гибелью Верити. Качаю головой, пытаясь объяснить, что мой кошмар - не воспоминание о насилии.

Майк тихо выдыхает сквозь зубы, и мне становится стыдно. В самом деле, как неловко... сейчас обругает за то, что не даю выспаться, да к тому же морочу голову своими страшными снами, никогда не бывшими в действительности. Но почему-то не спешит ругаться, и рук не разнимает. А мне так хорошо, что даже страшно. Пригрелась, как кошка... очнись уже, Виллоу.

А может, не стоит? Может, как раз это и нужно в жизни, где нет никакой определённости, - позволить себе ни о чём не думать в минуту нежданного счастья? Представить, что так и должно быть. Что так будет всегда.

- Наверное, голова ещё не в порядке, - не поднимая взгляд, говорю виновато. - Со мною в детстве случалось что-то похожее... если много думала о ком-то... видела как бы сны, но не совсем. Что-то о том человеке, что-то очень... личное. Верити... - судорожно вздыхаю, чтобы выговорить это имя. - Верити называла это подглядыванием. Такой пустяк...

- Мелочь, конечно, - со странным выражением соглашается Майк. - Такое каждый сможет. Да ты полна сюрпризов, как коробка конфет, Виллоу. - И неожиданно приказывает, потому что это звучит именно как приказ: - А теперь рассказывай.

- Что?.. - испуганно шепчу.

- Однажды ты сказала, что мне всё о тебе известно. Так вот, ничерта я о тебе не знаю. Поэтому - давай, я слушаю.

Неловко ёрзаю на его коленях. Уточняю шёпотом:

- Что рассказывать? Всё?

Майк демонстративно смотрит на светящиеся стрелки наручных часов.

- Всё, что сочтёшь нужным. Я никуда не спешу.

Я несколько раз пытаюсь начать, но итогом моих усилий остаётся тишина. Было нелегко сломать печать молчания. Когда, наконец, заговорила, голос был чужой.

Снять покровы, отомкнуть замки, провести, высоко держа зажжённый факел, по самым тёмным закоулкам души... это непросто. Откровенность требует смелости, подчас большей, чем поступок. Все мы скрытны, у каждого свой внутренний барьер. В этом мире, где всё расчерчено по линеечке, размерено с рулеткой, где каждый занимает свою нишу, что остаётся неприкосновенно? Мир внутри. Делиться ещё и им? Впустить в себя кого-то - с грубыми руками, цепким взглядом, в грязных ботинках? Предстать перед кем-то не просто голым, - со снятой кожей, вскрытой грудной клеткой?

Меньше месяца назад я и помыслить не могла, что вновь сумею настолько довериться. Ощутить близость... какой не было даже с Верити.

Странное то было чувство. Раздвоенность. Невесомость. Уязвимость. Такая, что в иной миг, в ином состоянии не допустил бы инстинкт самосохранения. И при этом - одновременно, слитно - защищённость. Эйфория - оттого, что, пусть на краткий срок, отступило абсолютное одиночество.

В конце концов, поймала себя на том, что рассказываю не потому, что он так хотел, а потому что сама этого хочу.

За всё время не поднимала взгляда - это было бы слишком для меня, достаточно ощущений, присутствия. Подбородок, опущенный на макушку, ладонь, забытая между лопаток. С ним я не только научилась смеяться, но и вновь обрела способность плакать. Словно была мертва и ожила. Или очнулась из глубокого забытья, сна, сравнимого со смертью. С ним мои атрофированные чувства развились, обострились. С ним, а вовсе не с Красавчиком, во мне, глупом, жадном до ласки ребёнке, открыла глаза ещё несмелая девушка и удивлялась миру, ставшему неузнаваемым в её преобразовавшемся восприятии. Когда смолк отзвук последнего слова, я была восхитительно пустой - тронь, и зазвеню, как бокал, который выпили весь, до капли.

За окнами разливался настоящий рассвет, золотисто-лиловый, почти не заволоченный смогом. Опомнившись, встрепенулась, и объятия вокруг меня, наконец, разжимаются.

- Извини, - шепчу, отодвигаясь. Поспешно утираюсь ладонями.

- За что, Виллоу? - приглушённо спрашивает Майк.

- Я тебе всю футболку промочила...

Он почти беззвучно смеётся. Матрас подо мной упруго распрямляется, когда Майк встаёт.

Нахохлившись, сижу, зарывшись в одеяло. Неожиданно становится холодно. Стоя ко мне спиной, Майк стягивает футболку.

- Вот как, - не могу удержаться от замечания. - Выходит, не одна я вижу тебя с мечом и крыльями.

На спине у него набит обширный рисунок татуировки. Раскинутые чёрные крылья, которые с равной вероятностью могли принадлежать ангелу и ворону. Прорастают из лопаток, к плечам, концами маховых перьев касаются рук и шеи. От движений кажется, что татуировка тоже движется, крылья ловят несуществующий ветер.

- Проиграл спор давней подруге, - нехотя сознаётся Майк, надевая ещё не залитую моими слезами рубашку.

Мы сидим на террасе, держа в руках кружки с дымящимся кофе. Спать уже поздно, да и едва ли нам бы это удалось. На моих плечах топорщится лётная куртка, от неё пахнет кожей и дымом. Сама себе кажусь счастливой, улыбаюсь, как глупая девчонка, которой, собственно и была.

На террасе задержалась частичка ночи, только дальний край её, там, где взлётная площадка, наискосок прочерчивает всё более яркий, красноватый свет.