– С нами крестная сила, святые угодники! Засека!

– Цо то ест? – спросил Тауберт, от неожиданностиперейдя не на родной даже, а почему-то на высокомерный польский язык, но,ощутив, как дрожат Лисонькины пальцы, уцепившиеся за его рукав, понял, чтонеизвестное слово означает нечто ужасное.

А и впрямь! Засекать дорогу в те поры означало пересекать ееканавами или заваливать деревьями, делая дальнейшее продвижение невозможным.Понятное дело, что доброму человеку затея сия была ни к чему. Засека являласьизлюбленным приемом лесных разбойников, ибо проворно развернуться напровальной, узкой фашинной дороге неуклюжий возок не мог, а вздумай седокиискать убежища в лесу, их тут и похватали бы сидевшие в засаде.

Все трое, Тауберт, Лисонька и ямщик, застыли в холодной тьмевозка, слыша, как тихонько ржут кони, шумит ветер в вершинах деревьев.

– Пропали! – выдохнул ямщик. – Сгибнем мы тут, якоСодом и Гоморра, Геркуланум и Помпеи!

И, словно в ответ ему, сквозь щели возка проник пляшущийсвет факела, а негромкий, но внушительный голос провозгласил совсем рядом:

– Эй, там! Выбросить оружие! Выходи по одному! И безглупства, вы все под прицелом!

Ямщик послушно дернулся к выходу, но Тауберт вцепился в негои прошептал:

– Ты, пся крев! Гляди мне! Пикнешь о госпоже – горлоперережу! Понял ли?

Лисонька не узнала голоса своего жениха. Словно бы всечувства в нем вымерзли; осталась лишь угроза, столь мертвящая, что ямщик вответ лишь икнул и прошелестел:

– Вот те крест святой!..

– Хорошо. Погоди, старик. Выйдем вместе.

Во тьме, к которой постепенно привыкли глаза Лисоньки, онаразличила, что Тауберт одной рукой раскрыл шкатулку, которую держал на коленяхвсю дорогу, вынул два пистолета. Страшно, тускло блеснула серебряная насечка;один из них он сунул за пояс, другой за голенище и, все так же удерживаяямщика, повернулся к Лисоньке; она ощутила губами его похолодевшие губы.

– Эй! Не медлите, не то так в возке и поляжете! –зарыкал снаружи уже другой голос, куда зычнее и грубее прежнего.

– Прощай! – выдохнул Тауберт, и Лисоньке почудилось,что ее лица коснулся клуб снегового ветра. – Прощай, meine liebe!.. Молисьза меня! – Он с силой потянул Лисоньку вниз, на пол возка, и толкнул еепод сиденье, сунув в руку небольшой нож. – Разрежь сзади полог возка, нотихо, тихо! Будто тебя нет. А как я крикну: «Laufen!» [17] –осторожно выскользни и беги, беги! Храни тебя бог! – С этими словами он впоследний раз скользнул по ее лицу губами и, вытолкнув из возка ямщика,выскочил следом.

И… весь самоотверженный план, измысленный благородным разумомТауберта, рухнул в один миг, ибо их встретил на дороге дружный залпраздраженных долгим ожиданием разбойников. Оба, старый ямщик и молодой барон,упали замертво, пронзенные десятком пуль.

Несколько пуль прошили возок, одна обожгла плечо Лисоньки,скорчившейся под сиденьем. Измученная страхом девушка лишилась чувств.

Это ее и спасло.

Когда Лисонька открыла глаза, бледный свет проникал сквозьпродырявленные стенки возка. Полсть была откинута, только шум леса долетал доее слуха.

Она никак не могла сообразить, где находится, и, толькоощутив тупую боль в плече, где к ране прилип пропитанный кровью рукав,вспомнила, что произошло.

Будто вихрем подхваченная, вылетела из возка.

Ранний холодный рассвет занимался над лесом. Дорога былапуста. Засека разобрана. Рядом с возком валялись два открытых сундука; весьбывший в них багаж Тауберта исчез. Поскольку сундуки были привязаны позадивозка, грабители, очевидно, сочли, что это вся их добыча, а, заглянув внутрь, втемноте не заметили хрупкой фигурки, сжавшейся под сиденьем.

Взгляд Лисоньки скользнул по легким перьям облаков, позолотисто-зеленому осиннику, тревожно шуршавшему мелкими пятаками листьев, ивдруг замер при виде скорчившегося тела в сером армяке, с растрепанными седымиволосами. А рядом, лицом вверх, без плаща и мундира, босой, лежал Тауберт,твердо и холодно глядя на Лисоньку серо-стальными мертвыми глазами.

Разумеется, ни о чем этом Николка Бутурлин не знал и знатьне мог. Просто когда по городу разнеслась весть о внезапной смертивдовы-ростовщицы, он вместе с остальными должниками Елагиной отправился в еедом, якобы понукаемый желанием воротить заклад свой, а на самом деле – вразведку. Он знал, что у Лисоньки была какая-то кузина; у нее и надеялсяБутурлин узнать хоть что-нибудь о толках, ходивших вокруг смерти НеонилыФедоровны.

Весть о гибели Тауберта в окрестностях Высокова уже дошло доего сослуживцев. Но в те времена леса нижегородские были ничуть не тише лесовмуромских, а стало быть, известие сие вызвало никак не удивление, а лишь печальи негодование в полку.

Влюбленные наши таили страсть свою столь старательно, чтоникому и в голову не пришло увязать имена Тауберта и Лисоньки. В возке неосталось ее вещей, ибо у нее их вовсе с собою не было. Тайна несостоявшегосявенчания была надежно сокрыта судьбою, и Бутурлин увидел лишь то, что увидел:не вполне здоровую, но вполне живую Лисоньку.

Бутурлин вскочил на коня и наметом погнал в Починки, гдесвоим потрясением заразил и Алексея.

* * *

Право же, было не только от чего впасть в ошеломление, но ивовсе сойти с ума!

Вслед за первым облегчением, что Лисонька осталась жива, астало быть, грех двойного убийства не отягощает более Алексея, на него с новоюсилою навалилась тяжесть лежавших на нем брачных уз.

Итак, она была жива, и преступное венчание с единокровноюсестрою ожидало своего наказания.

Выпроводив Бутурлина с уверением, что как следует подумает,прежде чем предпринять какие-нибудь действия, Алексей без промедления перешел ик думам, и к действиям.

С тем увальнем, с тем задирою и благодушным бездельником,который очертя голову кинулся ухаживать за Лисонькою, а затем решился на тайноевенчание, было покончено раз и навсегда. Он так и не вынырнул из тяжелых волн,он покоился на волжском дне, а человек, вышедший из ледяной купели едва несвершившейся гибели и из огненной купели раскаяния, отличался стремительностьюмыслей, чувств и поступков. Словно бы новая душа в нем взыграла!