Лиза опасливо поглядела вслед всаднику, в который разподивившись, как легко степняки переносят зной, оставаясь в своих тяжелыходеждах да пышных мехах бодрыми и свежими. И вдруг она показалась себе такойпотной да разомлевшей, неряшливой да растрепанной, что, сверкнув позеленевшимиот злости глазами, резко повернулась и торопливо пошла прочь с базара.

Да и то сказать, Леонтий с Готлибом небось заждались.Достанется ей на орехи.

Где там! Леонтий будто и не заметил столь долгого ееотсутствия. Строчит в тетрадке, записывает, что Готлиб рассказывает ему, пороюсбиваясь на немецкий, но чаще обходясь русской речью, выражаясь, как всегда,складно и степенно, разве что слишком твердо выговаривая слова.

– Рассеянные в великом множестве по Яицкой, Калмыцкой и всейВолжской степям черепокожные, сиречь раковины, во всем сходны с морскими,которые в реках не находятся.

– Чем же ты пояснишь сие? – с уважительным любопытствомспросил Леонтий, но Готлиб отвесил ему легкий поклон:

– В свой черед желал бы изведать твое ученое мнение!

Голос и манеры Леонтия враз изменились, и он отвечал в тонГотлибу, словно не в двуколке, грубо сбитой, сидели оба, а стояли в собраниивысокомудрых мужей:

– Полагаю, из сего вполне свидетельствует, что возвышеннаястрана, между Волгою и Доном лежащая, и так называемый Общий Сырт между Волгоюи Яиком были древние берега пространного моря! Море, как вместилище разныхчудовищ, рыб и черепокожных, таковым же подвержено переменам, как и матераяземля. Там было морское дно, где ныне лес, степь, где ныне славные городапостроены!

«Дитя!» – снисходительно подумала Лиза, запрыгивая на тяжелогруженную мешками и бочонками телегу.

Высокоученые мужи разом к ней обернулись; лицо Готлиба, каквсегда в присутствии женщины, приняло кислое, недовольное выражение, азагорелые черты Леонтия смягчились ребяческой восторженной ухмылкою.

– Устала я! – Лиза привычно привалилась головой кЛеонтиеву худому плечу, обтянутому пропотелою рубахою, и прикрыла глаза, словнодавая понять, что спорам натуроведческим мешать не намерена, однако заранеезная, что Готлиб сейчас погрузится в привычное свое благочестивое уныние,Леонтий – в нерассуждающее блаженство, а она сама – в ожидание привычногопокоя. Однако на душе было тревожно.

* * *

Покой! Она жаждала только покоя. Именно ради этого покоятам, на волжском берегу, лишь скрылся из глаз Вольной и соватажники, схватилавдруг за руку смятенного Леонтия и залилась слезами. Он смотрел на нееиспуганно и недоверчиво, и Лиза, с проснувшейся в ней почти сверхъестественнойпроницательностью, поняла, что он готов сейчас куда глаза глядят броситься,несмотря на зарождающуюся любовь и тягу к девушке, ибо чует в ней угрозу своемуделу, душевному ладу и складу с самим собой; чует, что не кончится для негодобром путь-дорога совместно с этой девицею, к которой, видно, так и липнутнапасти. Лиза понимала все и даже жалела Леонтия в этом его страхе, но ещебольше она жалела себя. А потому рыдала пред Леонтием, не стыдясь, пока сил унего не стало более усмирять жалость к ней, пока не прижал он ее к себе.

Тою же ночью, стремясь еще крепче приковать его, Лиза,втихомолку зубы стискивая, положила себе на грудь его дрожащую ладонь и,замерев, ждала еще несколько долгих минут, пока зов плоти не восторжествовалнад присущей Леонтию осторожностью, и он не ринулся в ее объятия.

Был Леонтий, как оказалось, еще более неопытен, нежели онасама, потому притворные стоны боли за чистую монету воспринял, а следы урона,причиненного Вольным, счел за последствия своего вторжения. И вмиг позабыл онпро страх и ревность, зная отныне лишь одно: как можно скорее повенчаться сЛизою. Великих трудов стоило ей от церквей его отваживать, то на одно, то надругое ссылаясь, а пуще – на невозможность совершить сей шаг без родительскогоблагословения.

Конечно, лучше всего повенчаться с Леонтием и забыть обылом, но ведь проклятый злобесник Вольной не только тело ее растревожил своеюпохотью, но и душу, когда вложил в ладонь серебряный перстенек.

С ним, с перстнем этим, Лиза была не безродная сирота,воспитанная из милости, но княжна Измайлова; и хотя эти сполохи тщеславиястаралась скрывать даже от себя самой, в ее отговорках насчет батюшкиногоблагословения крылась немалая истина.

Леонтий же… Леонтий же из ночи в ночь ненасытную плоть своюутолял. Был кто хоть приветлив да ласков, а все ж не понимал: бабье лоно – нетолько вместилище для мужского пыла, покорно лежащее женское тело жаждетнаслаждения. Лизино пробудившееся естество он лишь раззадоривал попусту, мгновенновспыхивая и извергаясь прежде, чем она успевала что-то понять и почувствовать.Леонтий по сути своей был из тех, кто ничего не слышит, кроме произносимоговслух, и видеть ничего, кроме пред глазами бывшего, не желает. Или не умеет?..

Но, слава богу, с ним Лизе было спокойно.

Все лето разделяла она с Леонтием ночью ложе, а днем –странственный путь по окрестным Волге местам, от Василя к Саранску, Симбирску,а затем и к Царицыну. И каждый новый день уводил ее все дальше и дальше отНижнего, а тем паче от подмосковного имения Измайловых.

Колечко сковывало палец… И спроси кто-нибудь, чего Лизахочет, сделав случайного попутника своим полюбовником и забредя с ним вневедомые прежде просторы российские, чего ждет впереди, она затруднилась быответить.

Ей грезилось, что и жизнь в Елагином доме, и долгая болезньв лесу, у Татьяны, и это путешествие с Леонтием – всего лишь длинные,извилистые коридоры, которые она непременно должна миновать, чтобы однаждывойти в некую нарядную горницу; чужие судьбы, кои она непременно должна избыть,чтобы однажды очнуться в своей, настоящей жизни. А коли так, коли здесь всечуждое и непостоянное, то не все ли равно, чем питаться, во что одеваться, накакие звезды глядеть, засыпая, и каким путем идти, проснувшись поутру? Тем болеечто путь этот, путь по огромной, пустынной, спокойно дремлющей России, отнюдьне был ей неприятен. Умом своим, сохранившим почти младенческую неразвитость,несмотря на крепко запавшие в него французские словечки и прочие неизлишкиобразования, преподанные в Елагином доме, Лиза прежде и помыслить не могла,сколь велик и чудно разнообразен мир божий!

По утрам из розовой купели облаков рождалось ослепительноесолнце и, стремительно взобравшись в вышину, являло растерянным и восхищеннымЛизиным глазам спокойную и тревожную красоту пологих и возвышенных береговволжских, всех этих Дятловых и Жигулевых, Сокольих, Лысых, Увиежских и прочихразновысоких и равнопрекрасных гор, пространных, густых лесов, спокойногоприбежища многому зверью и птице; плавное течение волжских волн; безупречнуюкрасоту прозрачного синего неба. А под вечер светило медленно снижалось,скрывалось в заволжских далях, раскидывая над землею дивный расписной плат…