Велико было изумление Лизы, когда ее спутник снечленораздельным восторженным воплем вдруг бросился к какому-то долговязому,рыжему, веснушчатому человеку в черных штанах до колен, черных чулках и черномкоротком камзоле; и с лица незнакомца сошло неприязненно-отчужденное выражение,сменившись детским восторгом.

Готлиб Кербель оказался университетским товарищем Леонтия.Вся его дальняя и ближняя родня входила в реформаторскую секту Герен-Гитер,издавна поселившуюся неподалеку от Царицына, в селении Сареп. Готлиб нашел вустройстве реформаторов столь много близкого своей натуре, что отныне и непомышлял об иной жизни.

Недолго думая, Готлиб зазвал Леонтия в свое селение, и тот,понятное дело, сразу согласился со свойственным ему любопытством ко всемуновому. И только тогда оба вспомнили про Лизу, которая скромно ожидала всторонке. Странное дело – она без возражений и расспросов следовала за Леонтиемкуда угодно, в голову не входило спорить, но сейчас, при виде Готлиба и егопостной физиономии, ее внезапно охватила невыносимая тоска. Более всегохотелось схватить Леонтия за руку и увлечь прочь, подальше от Готлиба; однакоона не сделала этого, не нашла в себе решимости. И напрасно, ибо, хотя ничегодурного Готлиб не причинил ни ей, ни Леонтию, а даже наоборот, он все-такиоказался неким связующим звеном в той цепочке случайностей, которая и привела кдальнейшим злоключениям…

* * *

Итак, Готлиб жарко облобызался с Леонтием и неприязненноприветствовал его «жену», а под вечер привез обоих в Сареп, в реформаторскоеселение.

Лизу поразили чистота улочек и домов, ухоженные сады,разбитые не столько для произрастания нужных в пищу ягод и кореньев, сколькодля отрады глаз и украшения пустынной, голой степи, где раскинулся Сареп. Придомике доктора был разбит особенный, аптекарский, садик, где посеяны былимногие лечебные травы. Это изумило Лизу, которая всегда полагала целебныерастения всего лишь даром божьим, вовсе не предполагая, что человек и сииснисходительные дары приумножать способен.

И уж, конечно, в полное остолбенение привели ее деревянныетрубы, проведенные с холмов, где находились источники воды, в водоем посрединеселения, а оттуда – в поварню к каждой хозяйке. Однако, когда миновали первыедни удивления, им на смену явилась жесточайшая скука. Вытянуть лишнее словцо изунылых, замкнутых немок оказалось не легче, нежели иссечь воду из скалы.

Один только раз среди этих чужих и чинных людей почуяла онаживую, родную душу.

Посреди селения стоял высокий осокорь, на котором свилагнездо скопа. И вот как-то раз, зевая на крылечке, Лиза увидела, что отсемейных домиков, озираясь, бежит к осокорю белоголовый мальчонка лет пяти.Оглянувшись и никого не увидев – Лиза, как чужая, была не в счет, – онпроворно вскарабкался на дерево, к самому гнезду.

Теперь, в сентябре, оно было уже позабыто прежнимихозяевами: птенцы выросли. Но пролетавшая мимо скопа отчего-то раздражена былавидом парнишки, лезущего на дерево. Быстро изменив направление полета, онаскользнула меж ветвей и резко тюкнула мальца в макушку. Парнишка испустилсдавленный вопль и не спустился, а свалился вниз, так что непременно упал быназемь, когда б подоспевшая Лиза не подхватила его.

Парнишка был худенький и вовсе легкий. Он скорчился наЛизиных руках, обхватив ее за шею так крепко, что стало трудно дышать. Онапопыталась повернуть голову, но мальчик не разжимал пальцев.

– Эй! – Лиза дунула в белобрысую макушку. Льняныеволосенки разлетелись, открывая розовую кожу. Потом мальчик чуть повернулголову, и Лиза увидела румяные щеки и светлые сомкнутые ресницы.

– Эй! – вновь позвала она.

Ресницы взлетели. Синий глаз спокойно, без тени страха,уставился на Лизу.

– Я уже умер? – спросил малец тоненьким голоском, оченьчетко выговаривая русские слова.

Лизе стало смешно, и она так фыркнула, не сдержавшись, чтомальчишка сердито поежился, не делая, однако, попытки вырваться. – А что,совсем старый стал, коли помирать собрался? – нарочито печальным,старушечьим голосом спросила Лиза.

– Меня же скопа клюнула, – пояснил мальчик, повернувголову так, что Лиза увидела крошечный кровоподтек возле затылка.

– Ну, с такой раной ты еще сто лет проживешь! –усмехнулась она.

– Нет. Скопа ядовитей любой змеи! – изрек мальчуган исо вздохом закрыл глаза. – Все. Помираю.

При слове «змея» Лиза так и зашлась в приступе беззвучногохохота, вспомнив вдруг Леонтия, копошащегося на полу Каркуновой баньки.Парнишка с недоумением воззрился на нее.

– Не плачь. – Это смех ее он принял за рыдания! –Боженька меня в рай возьмет.

«Какая чушь! – хотела воскликнуть Лиза. – Кто тебенаплел таких басен? Сроду не была скопа ядовитой!..»

Но, заглянув в круглые, незамутненно-спокойные синие глаза,она притихла. Словно бы синие озерки сияли перед ней, и никак нельзя былоомрачить их мутью злой насмешки.

– Да, – шепнула она в теплые белые волосы, еще крепчеприжимая к себе малого. – Но ты не бойся. Один старый знахарь, которыйживет в мордовских лесах, по имени Каркун, поведал мне страшную тайну. Естьтакая трава – зверобой. Слыхал?

– Нет, не слыхал, – ответил малыш точь-в-точь таким жетаинственным шепотом. – А какие у нее цветочки?

– Цветочки у нее желтенькие, – ответила Лиза. –Такие метелочки. В них-то и кроется вся сила. Зверо-бой, понимаешь? То есть увсякого злого зверя или злой птицы эта трава силу отнимает. Сейчас помажу тебеголовку ее соком, вся боль и минует. И яд исчезнет. И ты не умрешь, а будешь житьдолго-долго! До самой старости!

Она отнесла мальчишку к себе в домик (благо все немкиотправились в тот час в свою церковь), по пути отломив в докторском садикеветочку зверобоя, обмыла рану теплой водой и, шепча что-то как можно болееневнятно, потерла головку мальчишки травяным соком.

– Ты в гнездо зачем полез, а? – спросила она наконец.

Он сразу оживился:

– Я еще весной туда лазил. Там лежало пять яиц. А птенцоввывелось только четыре, я видел: вылетало четыре птички. Что ж, один там до сихпор в яйце спит? Я хотел его домой забрать: вдруг бы он у меня вывелся? Я быего выучил, как беркутов учат, и он бы на врагов нападал.

– Какие же у тебя враги? – Лиза осторожно дула наранку.

– Ну, говорят, калмыки иногда шалят в степи, татары… Всякоеможет случиться! – отвечал он так серьезно, что Лизе опять стало смешно; иона, чтобы не обидеть его, еще крепче прижала к себе беловолосую голову.

Мальчишка пригрелся на ее коленях, сидел тихо, чутьпосапывая, а она все дула, дула на розовую ранку, бормоча: