которая выходит за рамки проблемы крепостного права как такового. Осуществление планов молодого реформатора невозможно не только в силу политических обстоятельств, но и потому, что у крестьян есть собственные мечты и они не хотят принимать помощь Нехлюдова в тех формах, которые ему кажутся полезными. К пониманию этого Нехлюдов приходит во время своего утреннего обхода. Например, одна из крестьянок, казавшаяся ему вполне рассудительной в иных ситуациях, встает на защиту своего ни к чему не способного сына и требует, чтобы Нехлюдов нашел ему другую жену вместо той, которая умерла, не выдержав горя и непосильного труда. Крестьянин, живущий в полуразвалив-шейся избе, отказывается переехать в новый дом, предпочитая продолжать традицию отцов и дедов.

Так и оставшееся фрагментом, «Утро помещика» самой своей формой дискредитирует изначальную идею автора о создании дидактического романа. Вместо изображения добрых дел и добродетели, чем должен был триумфально увенчаться «Роман русского помещика»[222], Толстой заканчивает «Утро помещика» лирической кодой. Нехлюдов берет аккорды на рояле, погружается в грезы и как будто в сновидении видит свое утро помещика и свои неосуществленные цели. Неспособный реформировать жизнь крестьян, он в поэтической фантазии проникается сочувствием к ним: искусство, способное научить терпимости и сочувствию к крестьянам, заменяет практическую реформаторскую деятельность, что и составляло цель Толстого как автора. В этом смысле Нехлюдов становится выразителем изменившихся «воззрений» своего молодого создателя, уже не столь уверенного в моральных задачах искусства. Финальная кода переворачивает первоначальные замыслы Нехлюдова с ног на голову: начав с задачи улучшения жизни крестьян, он заканчивает желанием стать одним из них, жить вольной жизнью ямщика Ильи, проводить жизнь в странствиях.

Письмо Тургенева к Толстому о духовной свободе датировано 3 января 1857 года, а письмо к Дружинину с похвалой «Утру помещика» – 13 января. Два письма, близкие по времени, близки также по языку и общему настрою. В письме к Дружинину Тургенев перед приведенными выше цитатами писал:

Я прочел его «Утро помещика», которое чрезвычайно понравилось мне своей искренностью и почти полной свободой воззрения; говорю: почти – потому что в том, как он себе задачу поставил, скрывается еще (может быть, бессознательно для него самого) некоторое предубеждение[223].

Ключевыми словами здесь являются «воззрение» и «предубеждение». На те же понятия Тургенев обращал внимание Толстого в своем письме от 3 января: «…Вы становитесь свободны, свободны от собственных воззрений и предубеждений».

Толстой никогда до конца не освободится от «предубеждений» в той мере, в какой это могло бы удовлетворить Тургенева, он никогда и не стремился это сделать. Но в «Утре помещика» он по-своему отозвался на тургеневскую критику, и Тургенев, вероятно, это заметил. Если для Тургенева важен акцент на непознаваемости мира и особенно людей, то Толстой сосредоточен на идее не только многообразия роящихся в реальности мнений, точек зрения, но и на их несовместимости. Широчайший мир непохожих друг на друга людей и те сложнейшие задачи, которые он ставит перед каждым отдельным «я», становятся темой повести «Казаки» (1863), вершины раннего толстовского творчества.

Первое упоминание о том, что позднее станет «Казаками», – это стихотворение «Эй, Марьяна, брось работу», написанное в апреле 1853 года. Позднее в том же году Толстой начал повесть под названием «Беглец» о соперничестве русского офицера и казака за любовь к казачке Марьянке. Об этом он сделал запись в дневнике 28–31 августа, всего спустя месяц после чтения «Записок охотника», и, возможно, именно пример Тургенева вдохновил его на использование в повести материала собственной жизни среди казаков. Во всяком случае, этот ранний набросок «Казаков» представляет собой редкий в творчестве Толстого случай прямого включения в текст его реального знакомого, казака Епифана Сехина, который в первой рукописи назван Епишкой, в последней Ерошкой[224]. Толстой начал с этой рукописи, когда в 1856-м вернулся к своему «Кавказскому роману», и затем интенсивно работал над ней до 1858-го. Завершающий этап работы над этим сюжетом относится к 1860 году.

Примерно на середине работы над «Казаками» повесть увеличилась в объеме и стала многоуровневой, что сам Толстой признал новым явлением в своем творчестве. Он объяснил и его новизну, и возникшие в связи с этим дилеммы в письме из Швейцарии Анненкову от 22 апреля (4 мая) 1857 года.

Ту серьезную вещь, про которую я вам говорил как-то, я начал в четырех различных тонах, каждую написал листа по три – и остановился, не знаю, что выбрать или как слить, или должен я всё бросить. Дело в том, что эта субъективная поэзия искренности – вопросительная поэзия, – и опротивела мне немного и нейдет ни к задаче, ни к тому настроению, в котором я нахожусь. Я пустился в необъятную и твердую положительную, субъективную сферу и ошалел: во-первых, по обилию предметов, или, скорее, сторон предметов, которые мне представились, и по разнообразию тонов, в которых можно выставлять эти предметы. Кажется мне, что копошится в этом хаосе смутное правило, по которому я в состоянии буду выбрать; но до сих пор это обилие и разнообразие равняются бессилию[225].

К моменту написания этого письма, действительно, существовало четыре начала повести (включая и текст 1853 года, который Толстой подверг правке в 1856-м). После письма, во второй половине 1857-го, Толстой написал еще два начала. До письма им был составлен лишь один дошедший до нас план повести, и четыре ее начала относятся к этому единственному плану как возможности разных «тонов» и «сторон предметов»[226]. Они начинаются по-разному, с разных точек зрения: офицера, приехавшего в казачью станицу; жителей станицы, изображенных повествователем от третьего лица; тех же жителей, изображенных в «тоне» былины. Это последнее задуманное Толстым начало в его дневнике упоминается как «поэтический казак».

Письмо Толстого к Анненкову и черновые редакции начала «Казаков», о которых в нем идет речь, написаны в период его самых интенсивных отношений с Тургеневым[227]. В них отразилось дальнейшее динамическое развитие тех тенденций, которые были очевидны Тургеневу уже в «Утре помещика». Под воздействием Тургенева Толстой временно отходит от «субъективной» поэзии, основанной на психологическом самоанализе и непререкаемом дидактизме – какими они явлены в «Юности», опубликованной в январе 1857 года, – и экспериментирует с формами изображения объективной «действительности», то есть мира природы и мира других людей. Позднее, в 1858 году, он создает третью редакцию первой части повести в форме писем офицера[228]; отказавшись от субъективности, он теперь реинтегрирует ее в текст как одну из точек зрения. Как и все прочие, эта точка зрения ограничена, но в многогранной реалистической