типичной для Тургенева, Касьян выступает в роли мыслителя, а охотник-наблюдатель – персонаж, который постоянно находится на периферии крестьянской и дворянской жизни – человека действия. Эта особенность рассказа нуждается в демонстрации посредством более детального анализа текста, поскольку проза Тургенева всегда только показывает и почти никогда не рассказывает.

Как и во многих других очерках цикла, начальная сцена «Касьяна с Красивой Мечи» при ее кажущейся случайности задает тон всему, что за ней следует.

Охотник-повествователь едет в тряской тележке с опытным кучером, который пытается избежать встречи с похоронной процессией. Увидев ее, кучер закрывает глаза, возможно, сочувствуя горю провожающих покойника. Он старается проехать по дороге до того, как путь ему пересечет процессия, так как, по народной примете, встреча с покойником предвещает человеку беду, приближая его собственную смерть. Вскоре после этого перегревается и ломается ось телеги, и этот несчастный случай, как и встреча в пути с умершим плотником Мартыном, символизируют трагизм человеческой жизни. Все, что мы строим для защиты и усовершенствования нашей жизни, обречено на уничтожение вместе со строителями.

Встреча с Касьяном происходит в интерлюдии, когда передвигаться в повозке стало невозможно и путешествие прервалось. Касьян живет вне практических маршрутов жизни, вне путешествия по жизни, как если бы принял решение не участвовать в абсолютно бесплодных попытках ее поддержать и сохранить. У него нет постоянной работы в крестьянском сообществе, он чувствует мистическую связь с природой, позволяющей ему, как он уверен, использовать заговоры и налагать заклятия. Как и у Лукерьи, его тело деформировано, но у него сладкий голос певца – его голос был «удивительно сладок, молод и почти женски нежен»[251].

Ниже приводится значительный фрагмент текста, позволяющий нам проникнуть в глубину философского смысла этого рассказа.

Жара заставила нас, наконец, войти в рощу. Я бросился под высокий куст орешника, над которым молодой, стройный клен красиво раскинул свои легкие ветки. Касьян присел на толстый конец срубленной березы. Я глядел на него. Листья слабо колебались в вышине, и их жидко-зеленоватые тени тихо скользили взад и вперед по его тщедушному телу, кое-как закутанному в темный армяк, по его маленькому лицу. Он не поднимал головы. Наскучив его безмолвием, я лег на спину и начал любоваться мирной игрой перепутанных листьев на далеком светлом небе.

Удивительно приятное занятие лежать на спине в лесу и глядеть вверх! Вам кажется, что вы смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается под вами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно ясные волны; листья на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти черную зелень. Где-нибудь далеко-далеко, оканчивая собою тонкую ветку, неподвижно стоит отдельный листок на голубом клочке прозрачного неба, и рядом с ними качается другой, напоминая своим движением игру рыбьего плёса, как будто движение то самовольное и не производится ветром. Волшебными подводными островами тихо наплывают и тихо проходят белые круглые облака, и вот вдруг всё это море, этот лучезарный воздух, эти ветки и листья, облитые солнцем, – всё заструится, задрожит беглым блеском, и поднимется свежее, трепещущее лепетанье, похожее на бесконечный мелкий плеск внезапно набежавшей зыби. Вы не двигаетесь – вы глядите: и нельзя выразить словами, как радостно, и тихо, и сладко становится на сердце. Вы глядите: та глубокая, чистая лазурь возбуждает на устах ваших улыбку, невинную, как она сама, как облака по небу, и как будто вместе с ними медлительной вереницей проходят по душе счастливые воспоминания, и всё вам кажется, что взор ваш уходит дальше и дальше, и тянет вас самих за собой в ту спокойную, сияющую бездну, и невозможно оторваться от этой вышины, от этой глубины…[252]

Здесь, в повторении и усилении ситуации начала очерка, полуденная жара заставляет героев прекратить всякую деятельность. Разница между начальным эпизодом и процитированным заключается в реакции персонажей на суровость, жестокость природы. Кучер старался избежать столкновения с предельным проявлением этой жестокости (смертью), тогда как во втором случае герои произвольно подчиняются природе, прекращая охоту, чтобы отдохнуть.

Когда Касьян входит в рощу, он замолкает и опускает голову. Его «безмолвие» заставляет рассказчика отвернуться от него и обратиться к созерцанию природы. Решающее значение в этом эпизоде имеет символика описаний. Касьян, сидя на стволе срубленной березы, растворяется в природе, над ним играют тени листьев. Листья, символизирующие умершие души, – метафора, восходящая к эпохе Античности. (Тургенев прекрасно знал античную литературу, ссылки на нее часто встречаются в его прозе.) Рассказчик называет тело Касьяна «тщедушным»; корень составного прилагательного в данном случае – «душ-», как и в слове «душа». Для читателя здесь важна классическая метафорическая параллель листьев и души.

Грезы рассказчика, возникающие на этом символическом фоне, поразительно субъективны. В них утверждается значительность его индивидуальной жизни – как можно предположить, в качестве реакции на символику смертности вокруг него. Мир, реорганизованный вокруг него и реинтерпретированный им, видящим себя его центром, буквально перевернут с ног на голову. Небо превращается в океан под ним, он чувствует себя на его вершине, на самом же деле глядя снизу вверх. Рассказчик сливается с природой, но на своих условиях, эти условия подлинны, но ограничены. Природа – великое целое, хотя столпы, на которых она покоится, человеку недоступны и могут восприниматься только интуицией. В этом, казалось бы, скромном небольшом очерке Тургенев демонстрирует всю глубину постижения истины поэтом-романтиком, которому поэтическая интуиция открывает гораздо более глубокие смыслы, чем философу. Всю полноту жизни повествователь способен ощутить в образе океана, где вода предстает метафорой жизни – эти образы часто встречаются в прозе Тургенева. В данном случае рассказчик безопасно дрейфует по поверхности океана. В иных случаях в тургеневской прозе, когда любовь превращается в трагедию, когда герой отвергнут или умирает, он представляет себя на дне моря[253]. Дрожащий лист, напоминающий «игру рыбьего плеса», напоминает и о реальной уязвимости охотника в исследуемом им океане. Но он торжествует в состоянии покоя и, погруженный в природу, общается с ней, оставаясь в безопасности внутри собственного «я». Он представляет собой один полюс – именно тот, на котором каждый индивидуум считает себя центром вселенной, главным в отношениях человека с природой, как эту позицию Тургенев описал в 1854 году в рецензии на книгу С. Т. Аксакова «Записки ружейного охотника в Оренбургской губернии»:

Все мы точно любим природу <…> но и в этой любви часто бывает много эгоизма. А именно: мы любим природу в отношении к нам; мы глядим на