поскольку ты жив, а я твоя пленница, и ничего не изменится, я принимаю твои правила игры. Сто дней, Адам. Я продамся тебе на сто дней — и надеюсь, что смогу не возненавидеть себя за это, но это будет уже моя проблема, а не твоя. А ты… Прекрати, пожалуйста, играть в эти манипуляционные игры. Не стоит. Ты получишь мое тело, но не душу. Не пытайся пробраться ближе. Мы оба знаем, что ты это делаешь только из-за азарта, чтобы завоевать, как ты говоришь, «приручить». Но меня ты не приручишь. Поэтому давай к делу — говори, что мне делать — и я сделаю. Куда лечь, на кровать? Расставить ноги? Или встать раком? Ты ведь так любишь иметь своих шлюх. Я видела…

С этими словами она размотала импровизированный узел простыни на груди и та упала к ее ногам, оставив ее полностью обнаженной.

Все это время Адам смотрел ей только в глаза. И в тот момент, когда она скинула с себя последнюю преграду перед своей наготой, тоже не перевел взгляд ниже, на оголившееся тело.

— Ты права, Ника. Сейчас я тебя не хочу, ты выглядишь нездоровой. А завтра приду, готовься. И ты правда сделаешь все, что я прикажу. И накажу за твою дерзость и несдержанность. А если ты еще раз назовешь меня на «ты» и по имени, то начну наказание с твоего рта. Догадываешься, что можно с ним сделать? Поверь мне в этот раз это будет не мыло…

На этих словах он резко развернулся и направился на выход.

Ника плотно сжала челюсть, чтобы не бросить ему вслед проклятия, застрявшие в ее горле. Она и не догадывалась о том, что… Если бы сейчас увидела его глаза, на выходе, то заметила бы, что они были слегка влажными.

Глава 19

«Индульгенция» на день не придала ей ни успокоения, ни расслабленности. Ника не могла ни заснуть, ни отпустить ситуацию. Почти не притронулась к еде, которую ей принесли слуги вместе с приятной на ощупь домашней одеждой — пастельного цвета шелковой пижамой в виде штанов и кофты. Прислуга в доме не задержалась. Девушка поняла, что совсем одна — и хоть немного выдохнула. Люди превратно воспринимают жизнь богачей в больших домах. Кажется, что это всегда пространство и уединение. По факту же, если речь идет о действительно солидном имении, оно не может прожить без кучи снующих туда и сюда слуг, по сути чужих людей. Они незримо присутствуют в твоем личном пространстве, которое в лучшем случае умещается в спальню, кабинет и собственную ванную с уборной. Так было и в большом дворце шейха, где никак и нигде не удавалось почувствовать себя полностью расслабленной и предоставленной самой себе — того и гляди кто-то зайдет с приказом или услугой.

Именно поэтому, вечером, в этом небольшом, уединенном доме, среди шорохов прошлого, а может даже и его призраков, после суеты большого дворца находиться было непривычно и даже пугающе. Вечер становился все более насыщенным. Розы источали уже зрелый, даже успевший слегка забродить под палящим солнцем за день аромат- и от него хотелось захмелеть. На душе было томление. Словно бы тлеющее беспокойство и… Тоска… Ника много думала, вспоминала, пыталась понять. Ноги вели ее из комнаты в комнату — и она жадно вглядывалась в красивые интерьеры, то и дело прикрывая глаза и пытаясь представить, как здесь было при прошлых владельцах, что чувствовала хозяйка этого дома, когда строила его, была ли она здесь счастлива. У любого дома должна быть женская энергетика — иначе это уже не дом, а просто четыре стены. Хозяйка наполняет жилище атмосферой, теплом, словно бы вселяет в него душу. Именно поэтому, наверное, в главном дворце Адама было так нестерпимо тяжело, неуютно находиться. Вроде бы, все идеально, а сердце болит. Потому что там не было хозяйки. Да, Кейт отчаянно пыталась занять вакантное место — но все понимали, что она это сделать так и не смогла. Понимали даже до ее бесславного конца в роли его фаворитки.

Ноги повели Нику наверх по скрипящей лестнице. И на секунду она дернулась, потому что почувствовала, словно бы прикосновением, дуновение ветра на щиколотке. Вскрикнула, вцепившись со всей силы в перила. Позади стукнула ставня — и она выдохнула с облегчением. Сквозняк, это всего лишь сквозняк. Она предпочитала в таких вопросах прочно стоять двумя ногами на земле. Потусторонний мир казался ей ни чем иным, как мифом, забавной сказкой для детей, чтобы манипулировать их поведением или отвлекать от прозы жизни, которая часто накрывала чад гораздо раньше, чем хотелось бы их родителям.

Наверху ее встретила лишь одна большая комната с красивыми высокими потолками, уходящими в небо треугольником и задрапированными мягкой тканью на восточный, шатровый, манер. Посередине стоял стул и виолончель. В приглушенном свете из окна ей сначала показалось, что это ее инструмент, но она подошла ближе и… Сердце пропустило несколько ударов. Все виолончелисты знали… Все восхищались… Неужели это Она? Дрожащие пальцы потянулись к инструменту. Тронули струны, разлетевшийся по комнате звук которых был подхвачен ее возгласом изумления, неверия, восторга.

— Ты узнала ее, Ника? — послышался позади голос Адама.

* * *

— Виолончель Дюпора. Не может быть… — тихо проговорила девушка, осматривая инструмент. — Как… Как она здесь… оказалась?

— Я купил ее для тебя, — хриплый ответ. Уже ближе… Она не поворачивалась к нему, но незримо чувствовала, что его мощная энергетика присутствовала рядом.

Ее пальцы нежно оглаживали мягкие изгибы инструмента.

— Как… Никто ведь не знал ее местонахождения. Поговаривали, что после смерти Мостроповича, которому она принадлежала с 1974 года, инструмент продали за астрономическую сумму анонимному покупателю… Двадцать миллионов долларов…

Она перевела взгляд на Адама, который стоял и улыбался. Пораженно вздохнула…

— Расскажи мне, Ника, за что мне пришлось отвалить такие деньги.

Девушка снова со всей силы зажмурилась. Поверить в то, что он отдал такую сумму… За инструмент. Вернее, нет. Он наверняка отдал больше, он ведь перекупщик. Боже… В голове попросту не укладывалось.

— Виолончель была заказана у великого Страдивари примерно в 1709 году неким врачом из Лиона, который хотел иметь лучший в мире инструмент. Мастер ответил: «Не гарантирую, но попробую — у меня есть замечательное дерево». Когда доктор приехал в 1711 году, Страдивари показал ему свою работу и назвал за нее сумасшедшую по тем временам сумму. Заказчик, сыграв на инструменте, заплатил вдвое больше. Эта виолончель была продана на аукционе за 30 тысяч золотых франков, став