– Наливай, – велел он. – Моего кошеля хватило бына десяток бочек, а ты два кувшина принес!

Весь день гуляли, плясали, а вечером он лежал у костра,слушал могучий рев дюжины разбойничьих глоток. Охрипшими голосами пели еголюбимую «Ой, при лужку, при лужке…». Когда за спиной Залешанина послышалисьлегкие шаги, он уловил аромат лесных трав, сердце трепыхнулось, узнаваяЗлатовласку. Она, единственная из ватаги, всегда держала себя в чистоте, каждыйдень плескалась в ручье. Честно говоря, Залешанин сам мылся только передвылазкой на разбой в город…

Она села рядом, легкая и нежная, и не было в ней следа отснежного барса, которого она напоминала в схватках. Золотые волосыполураспущены, только у плеч перехвачены широкой заколкой, дальше падаютшелковым водопадом до поясницы. Юбочка коротковата, Златовласка уверяла, что втакой бегать быстрее, как и драться, руки голые до плеч, глубокий вырез, глазаблещут загадочно, пухлые губы полураскрылись. У нее оставался видневинного ребенка, хотя Залешанин видывал этого ребенка в бою, когда бывалыедружинники вдвоем-втроем пятились под градом ее молниеносных ударов.

– Ты уже не здесь, – сказала она тихо.

Он вздрогнул, посмотрел непонимающе в ее юное лицо сбольшими внимательными глазами:

– А где же?

– Не знаю. Тело твое здесь, а душа уже на коне, взбираетсяна высокие стены… Все еще там, ты и Березка?..

Он чуть улыбнулся:

– Не угадала.

– Странно, – сказала она, всмотревшись в еголицо, – не врешь… У тебя глаза становились такими, когда о ней думал…Странно… Ты о ней не думаешь, но мне теперь чудится, что лучше бы думал.А то от тебя веет чем-то… Не знаю даже. То ли могильным холодом, то личем-то еще страшнее… Залешанин, что ты задумал?

Он покосился на гуляк, песня становилась громче, ужеохрипли, но орут прилежно, ибо сегодня живут, а завтра кто знает, так что надопеть и веселиться, пока живы.

– Тебе одной скажу… сейчас. Утром узнают все. Я покидаювас.

Она не вскрикнула, он только услышал короткий вздох, словноее ударили под ложечку. После долгой паузы ее ломающийся голос произнес:

– Можешь сказать куда?

– Не могу.

– Понятно… Надоело грабить своих, хочешь порезвиться вчистом поле, где поединщики рыщут в поисках, с кем бы подраться, где иудеикараваны ведут из дальних стран…

Он наклонил голову, чтобы она не видела его глаз:

– Точно.

Она подбоченилась, засмеялась вызывающе:

– Залешанин! Тебе без меня не обойтись.

– Почему? – удивился он. – Чем ты так уж хороша?

Она томно изогнулась, показывая крутой изгиб бедра, чмокнулагубами. Глаза ее смеялись.

– Разве не видно?

Залешанин разочарованно отмахнулся:

– Ну, я думал что-то особое… А этого в любом постояломдворе навалом.

Ее глаза хищно сузились.

– Ох, Залешанин… Не понимаешь своего счастья. Как же безменя? Герой всегда шел на подвиги с женщиной за спиной. Чтоб, значит, смотрела,визжала и восторгалась. Или рядом, ежели такая, как я. Но без нас никак нельзя!

Он удивился:

– Почему?

– Не знаю, – ответила она с некоторойнеуверенностью. – Но так всегда… Герой, а при нем женщина. Молодая икрасивая. Раньше требовалась девственница, а теперь лишь бы красивая и хищная,но в душе чистая и добрая… Вот как я.

Он оглядел ее с головы до ног. Она стояла в вызывающей позе,молодая, красивая и в самом деле похожа на хищную кошку. Если в городах и весяхженщины носят платья до пола, дабы лодыжек не увидали, то у этой юбочка едвазад прикрывает, довольно оттопыренный, даже когда стоит прямо, не нагибается…

– Да пошла ты, – сказал он в сердцах. – Без бабобойдемся.

Он повернулся на другой бок, она сказала предостерегающе:

– Ох, Залешанин…

– Что? – буркнул он.

– Не Горынычи да колдуны главная опасность… Даже не всупротивниках наземных или драконах огнедышащих…

– А в чем?

Нехотя повернулся. Она стояла в той же вызывающей позе,очень хищная и красивая, похожая на дикого пардуса, но в глазах были недоумениеи обида.

– Скучно будет, – ответила она непонятно. – Еслиты понимаешь, о чем я.

– Не понимаю, – огрызнулся он. – Мне дело делатьнадо, а не развлекать… кого-то! А вообще-то со мной не соскучишься.

Конь шел споро, день был ясный, легкий встречный ветероктрепал на нем рубаху. После пьянки голова еще тяжела, но в сердце ужеподнимается ликующий визг: хорошо! Хорошо нестись по широкой дороге черезпронизанный солнечными лучами лес, чувствовать под собой горячее тело коня,сильного и послушного, видеть, как из-за виднокрая робко высовываютсясоломенные крыши, приближаются, и вот он уже въезжает в новую весь…

Он не жалел, что закатил пир со своей ватагой, а остаткизолота раздарил. При нем остались его сила и ловкость, а золото –наживное. К тому же отдал им только кошель с половиной золотых монет, аостальные с камешками оставил в седле, надежно укрытые…

Лес тянулся ясный, чистый, часто перемежаясь широкимиполянами, тоже чистыми и светлыми, словно умытыми росой. Конь весело потряхивалгривой: ни завалов, ни зависших на ветвях деревьев, что только и ждутпроезжего, чтобы обрушиться всей тяжестью, подмять, вбить в землю, а если непопадет под сам ствол, хотя бы порвать ветвями одежду, исцарапать, сорвать меч…

Ельник сменился березняком, долго тянулась дубовая роща,Залешанин заморился нагибаться, дубы стоят раскидисто, ветви опустили пониже,словно распихивая друг друга локтями, не сосновый бор, когда все ветви намакушке: шапка свалится, когда попробуешь достать хотя бы взглядом…

Дубовая роща становилась все сумрачнее, копыта уж не стучаливесело, тонули в темно-зеленом мху. Тот тянулся сперва сухой, потом утолщался,начал чавкать, деревья помелели, стояли совсем редко, воздух стал мокрым, как вбане.

Сперва вообще везде была сплошная вода, вспомнил Залешанинсебе в утешение. Так объясняют волхвы… Бог бродил по ней, однажды узрел пузырь,что поднимался из глубин. На поверхности тот лопнул, выскочил бес. Бог велелспуститься на дно и достать земли. Бес достал, но часть припрятал за щеки. Богстал разбрасывать землю, на ней вырастали деревья, кусты, травы. Но сталапрорастать земля и у беса за щеками, и он, не выдержав, начал выплевывать. Такпоявилось болото: разжиженная земля с малорослыми уродливыми деревьями, вонью.

Сейчас Залешанин ехал как раз по такому болоту, что все ещехранило и чертову вонь, и худосочные деревья в слизи, остатках плевков черта, аот самого болота, древнего и жутковатого, на сотни верст пахло не человеком, аупырями, еще чувствовалось присутствие нечисти, леших, мавок. Трижды онпересекал следы чугайстырей – тяжелые и уверенные, в каждом оттискечувствуется мощь и сила.