– А это отвар из дурман-травы. Если хлебнешь, сумеешьодурманить всякого… если тот не колдун, конечно. Правда, давненько у меня, носила, думаю, еще осталась… А не осталась, ну что ж… тогда ты сразуузнаешь.

Он принял трясущимися руками подарки, кланялся и пятился,кланялся и пятился. Бабка в самом деле сделала княжеский подарок. Конечно, ейни к чему свои же запоры ломать, других-то за сто верст нету, да и личину еездешнее зверье знает, но все же могла бы что-нибудь от него потребовать…

А что потребовать, одернул себя. С него как сголого, не разживешься. А у нее и так всегда горшок с гречневой кашей…

– Крепись, – подбодрил он коня, – в тот развыбрались… выберемся и сейчас.

Ему чудилось, что лучи солнца медленно гаснут за виднокраем,сумерки подкрадываются медленно, ползком, и вот уже миром правит ночь с еенечеловеческими законами, вместо солнца живых поднимается холодное солнцемертвых, упырей и нечисти… Он даже не уловил миг, когда бодрый цокот копыт угасв темном толстом мху, но по бокам медленно двигались угрюмые темные стволы,толстые и покрученные. Узловатые ветви опускаются все ниже, пытаются достатьего, сорвать с седла. А навстречу из полумрака выступают деревья все толщеи корявее, дупла зияют страшно, как норы в преисподнюю, из каждого на негосмотрят круглые желтые глаза, страшные и немигающие.

Он чувствовал пупырышками на спине, что из-за деревьев заним наблюдают, а на том месте, где только что проехал, прямо из мха поднимаютсякакие-то странные звери и долго смотрят вслед немигающими глазами, в которыхнет ничего человеческого.

Воздух был влажный, сырой, словно здесь только что прошелдождь и надвигается новый. На листьях поблескивало, то ли спинки жуков, то ликрупные капли. Мох уже чавкает под копытами, будто конь ступает по мокрымтряпкам. Деревья впереди подрагивают, расплываются, а основания словно быторчат из желтой глины, поднимающейся вверх, как тесто в квашне.

– Погоди, – сказал Залешанин дрогнувшим голосом, –там что-то гадкое… Давай объедем.

Собственный голос показался чересчур громким и неуместным.Он даже пригнулся, как раз вовремя: над головой затрещало, листья тревожношелестнули, и нечто тяжелое пронеслось рядом, больно рванув за волосы.

Он ошалело смотрел на воткнувшийся до половины в пористыймох тяжелый сук с двумя блестящими, как оленьи рога, отростками. Еще чутьправее, и проткнул бы его, как нож протыкает зайца!

Что за лес, прошептал он одними губами и тут же в страхепосмотрел наверх. Как они тут живут? Давай, Сивка, поищем другую тропку. Дажене тропку, откуда тут тропки, а проход. Князь говорил, что это к другимвладениям древлян ни пешему, ни конному не пройти, но к самому Искоростеню естьдорога даже для конного…

Часто шуршали листья, он видел, как ползают мерзкиескользкие гады, прыгают лягушки. Толстые жабы смотрели даже с деревьев, а когдаон проезжал мимо, пытались вытянуть шеи, провожая его взглядами.

Волхвы рассказывают, что Азазель, решив избавить людей отгадов, собрал их, и завязал в мешок, и велел человеку отнести и бросить в море.Тот из любопытства заглянул по дороге, а гады разбежались. Азазель превратилего в аиста, чтобы постоянно собирал их. От стыда у человека-аиста покраснелинос и ноги.

Залешанин змей не любил и боялся, потому и аистовнедолюбливал, все-таки тот дурак, их предок, виноват, что эта гадость ползаетпо земле, кусает или хотя бы пугает, но с другой стороны – старикиговорят, что, ежели разорить гнездо аиста, он принесет уголек и подпалит хату.Ему это просто: крыши соломенные. Полыхнет так, что и выскочить не успеешь.А если успеешь, то голый и босой…

К тому же Азазель позже пожалел дурака, но сделанноенельзя сделать несделанным, слово не воробей, только и того, что разрешил назиму улетать в дальнюю страну, где становятся людьми. Полгода живут там, затемснова обращаются в аистов и возвращаются в родные края, где вьют гнезда накрышах хат, выращивают птенцов и все стараются понять, какими бы их дети были влюдской личине и как бы играли и бегали по улице вместе с остальными детьмилюдей.

Сейчас Залешанин ехал вдоль болотистого берега, в камышахгулко ухала выпь, аисты неспешно бродили по разогретой полуденным солнцем воде.Лягушки сидели важно на широких листьях, но, завидев аистов, нехотя слезали вводу, прятались под коряги.

Лягушки, как хорошо знал с детства Залешанин, – этоутонувшие во время потопа люди. К ним добавились утонувшие при переходечерез море во время бегства из жарких стран. Поэтому бить лягушек нельзя: оникогда-нибудь снова превратятся в людей.

Когда аист бросает лягушку в трубу, она, пройдя черездымоход, превращается в ребенка. Лягушка может плюнуть человеку в глаза, и онослепнет. В лягушек к весне превращаются старые ласточки, которыеперезимовали в болоте под водой. Живущая под порогом лягушка оберегает дом отнесчастий. Словом, аистов бить нельзя, змей нельзя, лягушек тоже нельзя, развечто муравьев топтать можно, но тех Залешанин сам любил и жалел, а в детствепомогал им таскать гусениц, совал в муравейник забитых жуков, бабочек.

Он отчаялся выбраться, когда деревья раздвинулись, впередиблеснул свет. Конь всхлипнул как ребенок, в крупных коричневых глазах выступилислезы. Залешанин подался вперед в седле, но конь уже и сам без понукания, хрипяи задыхаясь, полез через последние валежины, вломился в заросли колючих кустов,свет приближался, деревья нехотя расступились, сзади разочарованно ворчало,ухало, щелкало зубами, но Залешанин успел ухватить взглядом далекую бревенчатуюстену.

Конь выбрался на опушку, ноги дрожали. Брюхо в мыле,с удил срывались клочья кровавой пены, словно скакал без передыху отНовгорода до Киева. Частокол был из вековых сосен, свежеоструганных, сзаостренными концами вверху. Через каждые три десятка шагов над стенойподнимались высокие бревенчатые башни. Широкие, крытые, на два-три десяткалучников в укрытии. Ворота широкие, свежие, окованы железом и медью.

Залешанин поежился. Перед стеной идет вал, где поблескиваютзубьями кверху бороны, там натыкали заостренные колья, обломки кос, а от вала клесу перекинут подъемный мост, ибо помимо вала Искоростень, стольный граддревлян, окружен еще и широким рвом.

– Как примут, не ведаю, – сказал Залешанин коню, –но что теряем?

Конь кивнул замученно, уж его-то не станут убивать, темболее жечь железом или топить в болоте. Залешанин невесело засмеялся, отпустилповод.

Стена приближалась, он видел, как сразу на двух ближайшихбашнях появились люди, а когда подъехал к мосту вплотную, услышал скрипнатягиваемой тетивы. Он вскинул обе руки, показывая пустые ладони:

– Я с миром!

– Кто таков? – прогремел злой голос.

– Да просто гость, – крикнул он как можно беспечнее.

– По какому делу?

Он развел руками, закричал все так же весело: