В ушах тонко и противно звенело, но он сам чувствовал,как ноги уже не подкашиваются, голос крепнет с каждым мгновением:

– Дурак ты, хоть и князь.

Владимир небрежно смахнул со лба красную струйку, там тожебыстро засыхала корочка.

– А ты?

– Что я, я не князь.

Князь стер остатки крови, прислушиваясь к крикам во дворе.Залешанин косо взглянул на его лицо, вдруг сердце кольнуло, ибо в глазах князязнакомая боль и нечеловеческая тоска. Тоска, у которой может быть только одна,слишком понятная причина…

Он шагнул к Владимиру, тот протестующе мотнул головой, норуки раздвинул, обнялись, ибо так можно прятать лица, да не узрит никто их мокрыеглаза, а пока крепкие мужские объятия, пара скупых хлопков по спине: хорошодрался! – слезы вскипят и уйдут паром, а полосы по морде… что ж, пот в триручья.

Внезапно от окна раздался хриплый медвежий вой. Руки каждогодернулись к оружию, а Претич с готовностью заслонил собой князя. Возле окнастоял Белоян. Облик его был страшен, словно оттуда, из ночи, ударили тараноммежду глаз.

– Сколько, говоришь, – просипел он, – у тебя жен?Семьсот?

– Восемьсот, – буркнул Владимир. – Ну и что?У Соломона тысяча.

Рука волхва крупно дрожала.

– Само небо было против!.. Но вон видишь?.. Новая звезда!!!

Претич и трое дружинников бросились к окну. Владимир спросилвраждебно:

– И что же?

– Она гласит, что тебе удастся… удастся все… и даже раньше,чем наберешь тысячу…

Голос князя дрогнул, но в нем лишь прибавилось рыка, чтобыне заметили, насколько он близок к слезам, недостойным мужчины, князя, великогокнязя:

– Все женщины мира в Той, Единственной…

Черное небо грозно блистало, но Залешанин потрясенно смотрелна человека, который доказал, что сильный духом сам зажигает и гасит звезды.